- Ты обманываешь меня, - сказала она. - Дневник Эстелл Карей у тебя?
- Он был у меня.
- Что ты хочешь сказать? Ты имеешь в виду, что передал его своему богатому клиенту?
- Не совсем.
- Тогда Друри?
- И не ему.
- Так где же он?
- Я его сжег.
- Что?
- Я сжег его. Прочитав его, я понял, что там нет никаких новых имен. Кроме тех, которые они уже встречали в записной книжке Эстелл или в других местах. Там не было никаких новых версий, ничего из того, что могло бы помочь расследованию - по моему мнению. Но чего там было в избытке - так это страстные описания мисс Карей и ее любовных похождений. Кто что с ней делал, чем, как долго, и как долго продолжались те вещи, которые были вызваны длительностью действия других, и тому подобное.
- Почему она все это описывала, как ты думаешь? Для возможного шантажа?
- Нет. Это было не в ее духе. Она была жадной, но честной по-своему. Она была грязной девчонкой в лучшем смысле этого слова. Она любила секс. Ей нравилось им заниматься. И, судя по тому, что я сегодня прочел, ей нравилось об этом писать.
- Так значит, ты сжег его.
- Я сжег проклятую вещь. Это лучше, чем увидеть его напечатанным в газетах, где они постараются представить ее еще большей шлюхой, чем она была на самом деле. К тому же жизнь десятков мужчин и женщин, которые имели несчастье понравиться ей, оказалась бы разбитой.
- Я правильно думаю, что в более ранние времена в дневнике была бы глава о Нате Геллере? - Вполне возможно. А сейчас я вполне могу поставить себя на место моего обрученного богатого клиента. Я все знаю о чарах Эстелл Карей. Поэтому я сжег эту чертовщину. Что вы думаете об этом, мисс Рэнд?
- Для тебя - Элен, - ответила она, прижимаясь ко мне. - И все, что я думаю, - это ура! Нату Геллеру. И давай посмотрим, можешь ли ты сделать со мной что-то такое, о чем стоило бы написать; после...
9
Пять детективов и Донахью в их числе были переведены на другую работу, и им было высказано порицание после скандала в газетах. Остальные четыре копа, которым предписали помогать Друри в расследовании дела Карей, были приписаны к офису следователя в качестве его "заместителей". Подобную работу мне однажды предлагал покойный мэр Сермак в качестве взятки. Я не принял подкупа по многим причинам. Не последней из них была та, что меня не устраивала компания, с которой мне предстояло работать: суровые копы, такие, как Миллер и Ланг, имевшие некоторые политические преимущества, склонялись к тому, чтобы подыгрывать следователю. Впрочем, теперь эта история уже позади.
А с нынешнего времени следователю придется довольствоваться провинциальными помощниками из графства на средства, получаемые от налогоплательщиков Чикаго в размере шести тысяч долларов в год.
Выяснилось, что Отто А. Бомарк, дядя покойной мисс Карей и управляющий ее имуществом, сообщил о пропаже множества вещей, включая несколько дорогих платьев, тридцать две пары нейлоновых чулок (в такие времена лучше иметь чулки, а не деньги), три дюжины модных кружевных носовых платков по цене девяносто баксов за дюжину, дамский набор для гольф-клуба, фотоаппарат, и, разумеется, фотографии Эстелл, которые он явно продавал газетам.
А еще ходили упорные слухи о дневнике, который был "украден" из квартиры Эстелл, возможно, полицейским офицером. Но воспоминания мисс Карей так и не всплыли на поверхность. И тому была причина.
Все это и много другой всячины, касающейся убийства Карей, добрую неделю не сходило со страниц газет, за исключением "Трибьюн", которая после нескольких материалов на эту тему перестала писать об убийстве. А на следующий вторник после того вторника, когда ее убили, имя Эстелл пропало из газетных заголовков.
ЯПОШКИ СД'АЮТСЯ. ГУАД'АЛКАНАЛ
Буквы размером в несколько дюймов. Чертовски впечатляет! Но это все абстрактно. Нереально. По крайней мере, для меня.
Хотя - вот оно, черным по белому:
Нью-Йорк, 9-е февраля. ("Ассошиэйтед пресс".) Японские власти объявили о выводе японских войск с Гуадалканала на Соломоновы острова, передало Берлинское радио по сообщениям из Токио. Это первое в этой войне признание официального Токио об оставлении важной территории.
Почему это не казалось мне реальным? Почему я не мог заставить себя улыбнуться этой замечательной новости? Не знаю, в чем дело, но я не мог. Я лишь чувствовал себя утомленным в это ясное, холодное утро, несмотря на то что я относительно хорошо выспался в объятиях Салли.
Но этой ночью мы с ней не встретимся. Она уехала, а вместе с ней и ее руки. Она направилась в Балтимор, где в течение недели будет выступать в различных ночных клубах. И мне придется попробовать заснуть одному на моей раскладушке. Удачи мне.
Поднявшись на четвертый этаж, я увидел знакомую фигуру, хотя не ожидал встретить ее в этом здании еще раз: это был сержант из призывного пункта. Однако его походка стала не такой упругой, как прежде.
Встретив его в коридоре, я спросил:
- В чем дело, сержант? Вы разве не слыхали новость?
Я указал ему на заголовок в газете. - Я слышал, рядовой. Это невероятно. Невероятно.
Но его лицо оставалось угрюмым.
- Что привело вас сюда? - переспросил я. - Кто сегодня получил медаль?
- Боюсь, что никто. - Сержант посмотрел в сторону моего кабинета. - Я рад, что вы здесь, рядовой. Там одна молодая женщина, которой вы нужны.
Я пробежал через коридор, распахнул дверь. Держа телеграмму в руках, она сидела на той самой кушетке, на которой я их застал.
Она не плакала. У нее был такой изумленный вид, словно ее окатили холодной водой. Она была чопорной, но хорошенькой в белой блузке с жабо и синей юбке. А рядом на столе стояла вазочка с одной розой.
Телеграмма была у нее в руках.
- А газеты сообщают, что мы их побили, - произнесла она отрешенно. Я сел рядом с ней.
- Я знаю.
- Вы говорили, что он будет просто наводить там порядок.
В ее голосе не было осуждения: она просто вспомнила мои слова.
- Мне очень жаль, Глэдис.
- Мне кажется, я не смогу работать сегодня утром, мистер Геллер.
- Глэдис, иди сюда.
Я обнял ее, и она плакала на моей груди. Она долго, всхлипывая, рыдала, и если я когда-то называл ее холодной, то черт меня побери.
Через несколько минут пришел Сапперстейн. На его рукаве все еще была приколота черная ленточка в знак траура по его брату; теперь траур стал двойным. Я позвонил ее матери в Эванстон, и Лу отвез ее домой.