Я стоял возле стола Глэдис и передавал ей мои заметки, касающиеся одного отчета по страхованию.
- Нам надо поговорить, - сказал Барни. Он весь взмок. Хоть уже и чувствовалось начало весны, но никто еще не начал потеть от жары. Кроме Барни.
Похоже, Глэдис оторопела при виде такого раскисшего, сердитого Барни Росса - она никогда не видела его таким. И ей потребовалось некоторое время, чтобы принять свой обычный неприступный вид.
- Оставьте этот отчет, - велел я ей. - Вы свободны и можете идти домой. - По субботам мы работали лишь до полудня.
- Конечно, мистер Геллер, - произнесла она, поднимаясь и собирая свои вещи. - До понедельника. - И еще раз удивленно взглянув на нас, она пошла к двери.
- Заходи в мой кабинет, - жестом приглашая его, сказал я и улыбнулся.
Его рука, плетью висевшая сбоку, дрожала. Другой рукой он опирался на деревянную трость, которая ходуном ходила под его трясущейся рукой - как кокосовая пальма в штормовую погоду.
- Это твоих рук дело, Нат?
- Заходи в мой кабинет. Садись. Отдохни.
Он быстро-быстро, насколько позволяла его трость, прошел мимо меня и сел. Я подошел к письменному столу. Барни тер ладони о свои ноги. Он не смотрел на меня.
- Это ты мне подстроил, Нат?
- О чем ты, Барни?
Теперь он постарался взглянуть на меня, но ему это было непросто: он не мог сосредоточить своего взгляда на чем-то определенном.
- Мне ничего не продают. Мне нужно мое лекарство, Нат.
- Ты хочешь сказать, тебе нужна доза?
- От головной боли и от болей в ушах. У меня бывают рецидивы малярии. Черт, если уж ты не понимаешь, в чем дело, то кто еще поймет меня!
- Сходи к врачу.
- Я... я первые три недели все время ходил по врачам, Нат. И они делали мне инъекцию, но лишь одну каждый врач. Мне пришлось идти к уличным торговцам.
- И вдруг ты обнаружил, что этот источник внезапно иссяк.
- Это твоих рук дело, не так ли? Зачем ты это сделал?
- Почему ты считаешь, что это я? Его вспотевшее лицо исказилось.
- Ты же накоротке с ребятами из Компании. Ты запросто ходил к самому Нитти. И поэтому тебе ничего не стоило сделать так, чтобы мой источник в этом городе высох.
Приятель, ты что, газет не читал? Нитти умер.
- Плевать. Это твоих рук дело. Почему? Ты разве не друг мне?
- Я так не считаю. Я не имею дела с отбросами.
Барни прикрыл лицо рукой: его ужасно трясло. - Ты не можешь меня остановить. Завтра я вновь отправляюсь в путь. Я буду ездить по военным заводам. Да я в любом городе найду то, что мне нужно. Мне всего лишь придется каждый раз обращаться к новому врачу, и я получу от него все, что хочу. Они же знают, кто я такой; они будут доверять мне. Они знают, что я путешествую по поручению морского ведомства... им и в голову не придет, что мне нужно что-то, кроме инъекции морфия против приступа малярии.
- Конечно, - сказал я. - Это сработает. А когда ты обойдешь всех врачей, ты вновь сможешь обратиться к уличным торговцам. Но не здесь. Не в Чикаго.
- Нат... Я ведь живу здесь.
- Да, ты жил здесь. Может, тебе с твоей красавицей-женой лучше перебраться в Голливуд? Там ты сможешь продолжать в том же духе. И я не смогу ничего сделать.
- Нат! Что ты со мной делаешь?
- Что ты сам с собой делаешь?
- Я смогу бросить.
- Отличная мысль. Брось. Попроси помощи. Разделайся с этим!
Барни скривил лицо; пот все еще заливал его брови.
- А ты знаешь, что из этого раздуют газеты? Посмотри, на кого стал похож д'Анджело! А ведь этот несчастный всего лишь написал несколько любовных писем, и его уничтожили газетчики!
Я пожал плечами.
- Я говорил с ним пару дней назад. С ним сейчас все в порядке. Ему уже примеряли протез. И он где-то будет работать, прежде чем ты об этом узнаешь. Д'Анджело понимает, что нам надо оставить позади все, что мы пережили. И ты, Барни, тоже должен забыть Остров.
Он уже почти плакал.
- Как я смогу смотреть людям в глаза? Как я скажу об этом Кати? Что скажет мама... а мои братья, друзья? Что... что подумает рабби Штейн? Барни Росс, парень из гетто, ставший чемпионом, человек, которого они называли героем войны, идол многочисленным поклонников, стал больным, отвратительным наркоманом! Это так стыдно, Нат! Так стыдно...
Я обошел письменный стол и положил ему на плечо руку.
- Ты должен это сделать, Барни. Ты должен обратиться куда-нибудь и начать лечение. А огласку ты можешь свести к минимуму, если пойдешь в платный санаторий.
- Я... я слыхал, что самое лучшее заведение - правительственная больница в Лексингтоне. Но тогда все узнают...
- Они поймут. Люди знают, что нам пришлось пережить. Конечно, они не представляют масштабов. Но они простят тебя.
- Даже не знаю, Нат.
- А для начала ты должен сам простить себя.
- Что... что ты хочешь сказать?
- Ведь это ты убил Монока.
Барни взглянул на меня своими печальными карими глазами, при этом старался смотреть мне прямо в глаза.
- Ты... ты знаешь?
- Да.
Барни отвернулся.
- К-как давно ты знаешь это?
- Чуть больше месяца. Это случилось однажды ночью, когда ко мне пожаловали незваные гости. Как и тебя, меня преследовали ночные кошмары. Той ночью мне приснилось, что это я убил его. Но проснувшись, я понял, что не делал этого. Обдумав свой сон как следует, я понял, почему решил, что это я застрелил его: то, что ты убил этого бедного сукиного сына, было для меня равносильно тому, как если бы это сделал я. Мне трудно было это принять, жить с этим - как будто я виноват в убийстве. Именно поэтому я так зациклился на этом, приятель. Ты начал колоться - чтобы забыть. А я смог забыть без всякой помощи.
Барни покачал головой.
- Господи, Господи... Я не хотел.
Я сжал его плечо.
- Я знаю, что ты не хотел. Он стонал и мог выдать нас. У тебя в руке был пистолет, и ты положил ему руку на рот, что ты делал и раньше, но только в этот раз пистолет выстрелил. Это был несчастный случай.
- Но я убил его, Нат.
- Не совсем так. Это война убила его. Ты же пытался спасти всех нас, и его в том числе черт побери!
- Я не знал, что кто-то еще видел, как все произошло.
- А по-моему, никто, кроме меня, и не видел. Мы все были в таком тяжелом состоянии и постоянно то теряли сознание, то приходили в себя. Но если кто и видел, он будет молчать.
Он смотрел на пол.