Но тогда я думал: «Мой интеллектуальный уровень выше ее! Да что там говорить — я для нее слишком хорош! Вспомни ее произношение и ударения в „умных“ словах!» Даже духовно я причислял себя к более высокому кругу, потому что был идеалистом и либералом. Сейчас я, разумеется, антикоммунист, но все еще ношу в голове очень прогрессивные задумки. А тогда я обладал весом в обществе, философски выражаясь, был поборником гуманизма, безграничным оптимистом. А кто была Гвен? Обыкновенное дерьмо, отрыжка, звереныш с защитной маскировкой, с хронической неосознанной разрушительной силой. (Я — строитель, она — разрушитель!) «Гвен заслуживает презрения, она — полная противоположность мне, полная! Другими словами, Гвен — монстр, выдающий себя за прекрасную молодую женщину».
И всего лишь несколько минут назад я всей душой хотел одного — любить ее! Я ужаснулся. Ну как, как я мог ее жалеть? Что же со мной происходило???
Спустя пару часов, внутренне вернувшись в лоно «двойника», внешне я вернулся домой. Лег на свою половину супружеской кровати, слушая ворчание Флоренс про Билтмор. Я извинился, попросив ее смолкнуть, чтобы я мог поспать. Гвен и эмоции вымотали меня. Но Флоренс не унималась — «Камелот», искусство Алана Лернера, в сопоставлении с искусством мистера Уайта, который написал первую по этой теме книгу и которую она считает лучшей. Бедняжка, думал я, засыпая, бедняжка! Последнее, что слышал, было: «Эв, ты спишь?» Я не ответил, потому что спал.
На следующее утро, по дороге на работу, я издевался над собой за экскурс в дебри эмоций. Все завершилось, сказал я себе, следующим: отныне Гвен является твоей официальной любовницей. Ты должен организовать ей дом, должен заботиться о ней. Но в будущем, кто знает, чем все обернется? Посему снова — держи ушки на макушке!
Она стала моей содержанкой. Я не верил, что за этим последует нечто большее в случае ее настойчивости, хотя сказано было по максимуму. «Всегда» и «навсегда», тщательно избегаемые мной даже с Флоренс, были произнесены. И не раз. Девочки — мои бывшие любовницы — все как одна знали, что в этой жизни все временно, я всегда держал дверь черного входа нараспашку, чтобы в случае, если дома или еще где-нибудь ситуация становилась опасной, иметь запасной выход. А если быть предельно откровенным, то в ящике моего бюро лежал запечатанный конверт с пятьюстами долларами. На случай внезапного исчезновения под рукой имелась приличная сумма. Свобода была моим фетишем.
Для Гвен необходимо было изобрести новый вид взаимоотношений. Новый договор, не касающийся остатка моей личной свободы и одновременно удовлетворяющий ее. Я нес полную ответственность за слова, сказанные в пылу страсти: «Ты — моя женщина, и я не хочу жить без тебя!» Черт возьми, но в самый пик в постели я сказал гораздо больше. «Здесь ты был опрометчив! — произнес я вслух, поворачивая „Триумф“ на стоянку офиса. — Ты даже наплел ей, что хочешь видеть ее своей женой. Чего ты никак не хочешь. И никогда не хотел!»
И ведь это была сущая правда! Никогда я этого не хотел, даже мысли такой не возникало. Потому что, о Боже, мне нравилась Флоренс. Я, по сути дела, любил ее, и договор между нами был крепок. Кроме того, ставка была очень велика. Я имею в виду финансы. Если дойдет до этого… «Смотри в оба!» — сказал я себе. Многие меня поймут, эмоции — опасная штука! А я-то думал, что с ними, с чувствами, уже покончено!
За ланчем я встретил Гвен. Она была серьезна и спокойна. Такая сосредоточенная, такая уравновешенная, такая моя… Удивительно! Я даже забеспокоился. Но потом мы заговорили, и она сказала мне то, что я давно в глубине души хотел услышать.
Она любит меня. Но презирает мою работу. Мою профессию. Мое занятие достойно отвращения. Она слишком любит меня, чтобы спокойно смотреть, как я это делаю. Слишком сильно любит, чтобы безучастно наблюдать, как я веду себя, подобно остальным в агентстве. Потому что я другой, сказала она. Я не должен прожить жизнь, занимаясь враньем о качестве какой-то, не имеющей ко мне никакого отношения, продукции.
Тем более работать на людей, которых я презираю. Неужели я презирал свою работу?
— Да, — подтвердил я. И сразу же стал презирать ее. И почувствовал накопленную за многие годы ненависть к ней.
Гвен продолжала говорить. А моя гордость, долго спавшая, очнулась от летаргического сна. Как же долго она пребывала в коме? Я взглянул на Гвен, на любимую женщину, и почувствовал восхищение и даже благодарность.
А потом я рассказал ей о своей второй жизни: о журналах, о статьях и о том, как много они значили для меня. Гвен странно посмотрела на меня и задалась вопросом, как это так, при нашей с ней близости, я успешно хранил в тайне немаловажную часть своего «я». Ту часть, которая так много значила для меня. (Единственная деятельность, где я честен перед миром и собой, сказал я.) Как это так, подняла она брови, она даже не догадывалась? Я ответил ей, что статьи публиковались под псевдонимом и что даже Эдди Андерсон, под которым она меня знала, тоже — псевдоним. Я поведал ей об Эвансе Арнессе, Эвангеле Топозоглу и об остальных. Но она не слушала. Она в изумлении рассматривала меня — в который раз удивляясь, как я мог сохранить вторую жизнь, второе имя в полном секрете?