Я попыталась собрать мысли в кучу, но они разбегались. И я сказала то, что мне показалось достаточно милым и мотивирующим, чтобы он все еще хотел забрать меня с собой:
— Не сейчас. Не могу. Мне нужно хотя бы помыться.
Я не стала говорить, что омовения в храме, как и другие очищающие процедуры, были ежедневными, что меня даже натирали сандалом, чтобы не оскорбить моей грязью чистоту богов. Мне просто больше ничего не пришло в голову, я не могла не думать о том, насколько он возбужден и разочарован, и решила, что перспектива слиться с пахнущим телом должна его здорово остудить. Но Дарис покачал головой:
— Я бы и не стал, если ты не хочешь. Не делай из меня насильника. Я был уверен, что тебе так же хорошо, как и тогда.
Тогда? Это когда артефакт разжижал мне мозги?
— Я не могу сейчас, — повторила я. — Пожалуйста, уведи меня отсюда.
Я надеялась, что Дарис свяжет эти две фразы и сам построит для себя привлекательную картину нашего будущего взаимодействия, раз уж ему так хотелось сделать это прямо здесь. Но он прижал меня к клетке.
Прочесть его мыслей я не могла. Голова гудела как колокол, в который ударили.
— Поклянись мне быть моей. Я люблю тебя.
Вот здесь точно был правильный ответ!
— И я люблю тебя, — выжала я из себя очередную ложь, и удивилась, как достоверно это прозвучало. — Я очень ждала тебя. Была уверена, что ты меня спасешь. Пожалуйста, увези меня из этого ужасного Пар-оола, и я буду с тобой.
— Поклянись быть моей, — упрямо повторил Дарис.
Я подняла на него глаза. Его взгляд был больным, безумным, и вместе с тем на удивление нежным.
Что такое клятва? Всего лишь слова.
— Я буду твоей.
— Подожди, — вдруг прижал к моим губам палец Дарис. Он достал из-за пояса нож и невесомо скользнул им по моей руке — я даже не почувствовала, как небольшая царапинка на ладони наполнилась кровью. Он порезал и свою ладонь, и переплел свои сильные пальцы с моими. — Вот так, я читал, что магическая помолвка выглядит именно так.
Я с сомнением посмотрела на наши соединенные руки. На кону стояла моя жизнь, моя свобода, и мой разум — я больше никому бы не дала так извращаться над ним, как этим фанатикам с их ужасающим артефактом. Свобода, я верила, была совсем рядом.
— Я буду твоей.
— Телом и разумом.
— Да, — выдохнула я.
— Клянешься?
— К-клянусь, — чуть запнулась я.
Дарис наклонился ко мне и уже куда нежнее, чем раньше, поцеловал. Я не стала ему противиться, но и отвечать не стала, ожидая, пока его порыв иссякнет.
— Теперь мы связаны навсегда, Илиана, — выдохнул он мне в губы. — Ты моя. И я забираю тебя. Поцелуй меня.
Не понимая, зачем я это делаю, я послушалась. Будто кто-то другой двигал моими губами, обвивал моим языком его язык. Меня душили слезы. Отодвинувшись, больше тянуться я к нему не стала, давая себе начать содрогаться во всхлипах. Дарис обнял меня и утешал, будто забыв о том, как безжалостно только что сминал мою кожу и где еще недавно насильно меня касался. От него пахло совсем не как от всего вокруг — камином и фруктами, и я позволила себе прикрыть на миг глаза.
— Илиана, Илиана, — повторял Дарис, гладя мою спину. — Понимаю. Все, мы уходим, любимая. Уходим.
.
Не знаю, сколько я просидела там, в его объятиях. Но слезы высохли и я подняла на него глаза — Дарис был совсем рядом, улыбался торжествующе. Я бы решила, что он — одна из потусторонних тварей, которых пар-оольцы принимали за божеств, если бы не знала, что он — желтый герцог. Я кивнула, показывая, что готова двигаться, и он разжал руки.
Впервые за последний месяц я оказалась на свободе.
Я встала, еще не веря. Отошла от клетки. Осмотрелась: поваленные тем неожиданным толчком статуи валялись лицами вниз, но многие устояли и все так же взирали на нас с многоярусных постаментов. Я подошла к самому алтарю и, повинуясь внезапному порыву, глянула вниз. За дымящими благовониями, в углублениях, находились чаши с огнем. Огня было совсем немного, и чаш не видно было, если не пересекать красную линию на полу и не стоять у алтаря совсем вплотную, на что не имел права никто из прихожан храма. С неожиданной яростью я поняла, что то, что я принимала за отблески тлеющего ладана или за признаки нечеловеческих субстанций, тот свет, что превращал в ужасающе звероподобные лица фигур, на самом деле источал самый обыкновенный, пусть и хорошо спрятанный, огонь.
Я подняла длинную палку с тряпкой на конце, которую старший служитель использовал для смазывания ликов чем-то ритуальным и пахучим, и окунула ее конец в чашу. Огонь охватил промасленную холстину мгновенно, превращая ее в факел. Я начала тыкать горящей палкой в животы ужасных деревянных фигурок, радуясь, как ребенок, когда они занимались пламенем.