И все же настоящей поддержкой было дать ей то, чего она просила. Келлфер прислушался к себе: это ему до дрожи в руках хотелось ее обнять и снова погладить по волосам, ему хотелось заглянуть в ее небесно-голубые глаза и сказать, что она больше не один на один со своей ужасающей судьбой, что он вытянет ее из того капкана, в котором она оказалась. Келлфер понял это — и остановил себя.
— Хорошо, — он сам удивился, как ровно звучал его голос. — Сможешь вспомнить вашу первую встречу?
— Смогу, — кивнула Илиана. — Если честно, такое сложно забыть. Знаете, мне так хочется сейчас заранее оправдаться перед вами, что я не такая, что я просто была в отчаянии. Но я сделала что сделала, сейчас я это ясно вижу. Я посчитала, что, если его интерес ко мне будет сильнее, то он вернется, вот и все.
Келлфер взял девушку за руку — ладонь была прохладной и влажной от волнения — и погрузился в ее тяжелые воспоминания.
11.
Несмотря на смущение и страх, восхищала спокойная и четкая манера Келлфера объяснять: я никогда не была в Приюте, но представляла себе шепчущих именно такими наставниками. Если бы мы встретились при других обстоятельствах, я бы посчитала за счастье учиться у Келлфера. Мой отец говорил, что способность вести других сквозь дебри овладения новыми знаниями и умениями — самый настоящий дар, и если это было так, Келлфер этим даром определенно обладал. Вот только я не была послушницей, а происходящее — простым уроком. На кону стояла не плохая оценка, а жизнь его единственного сына.
Келлфер утверждал, что никогда не вел таких как я — «знатоков разума» — хоть и читал об этом немало. Я не могла поверить, что столь точные знания можно получить из книг: без тени сомнения, просчитывая, что нужно делать дальше, Келлфер моими руками разрушал мною же созданную масляную завесу в мыслях Дариса. Он повторял указания, чуть дополняя их — и я ныряла вглубь того, что теперь ясно ощущала как направленный вверх световой поток, а после моего возвращения Келлфер смотрел мои воспоминания, находил в них последнюю неуклюжую попытку выполнить его точные и подробные указания и приказывал сделать это снова. И снова. И снова.
После тринадцати погружений я прекратила считать, и только тупо следовала за шепчущим, стараясь не упускать концентрации. Сначала я еще лелеяла надежду спрятать от Келлфера мысли о нем самом, но постепенно эта необходимость отпала — опустошение, пришедшее вместе с усталостью, справлялось намного лучше меня. Если он что-то и понял, то никак не показал этого.
— Ты все еще видишь след своего влияния?
Я выдохнула через зубы. Наверно, получилось оскорбительно, но меня уже мало заботили приличия. Тут, над телом Дариса, плечом к плечу с его отцом, погрязшая в первом в моей жизни уроке по управлению моим даром — с ужасающе высокой ценой ошибки — плевала я на то, как выгляжу со стороны.
— Он бледнеет, почти не видно.
— Покажи.
И снова я подумала: если я провалюсь, дрогну мыслью, Келлфер меня убьет. Может быть, чуть позже, чтобы не ссориться с Дарисом, но если я нанесу его сыну хоть какой-то вред, Келлфер не станет разбираться, и неумелость оправданием мне не будет.
Он изучил мутный ореол вокруг светового потока Дариса и, как мне показалось, довольно кивнул:
— Намного лучше. Думаю, остался последний шаг. Ты почти справилась. Не волнуйся, Илиана. — Он поймал мой взгляд. — Я очень, очень внимательно слежу за каждым твоим движением, именно поэтому мы делаем все так постепенно, а не потому, что у тебя не выходит. Ты не ошиблась ни разу.
Это была первая данная им оценка — и она оказалась высокой!
И… он утешал меня? Меня, сломавшую разум его сына?
— Я поняла, — выдавила я из себя. Облегчение во мне боролось с прежней скованностью и оглушающей усталостью. — Давайте сделаем этот последний шаг.
— Так же, как и раньше, мыслью проскальзываешь в поток, но теперь не борешься с темнотой. Вместо этого сглаживаешь разницу между тенью и светом, будто размазываешь краску, чтобы получить равномерный оттенок, — скомандовал он. — Ты уже почти все сделала.
Я с трудом кивнула, сосредотачиваясь, и нырнула. Почему-то новое задание оказалось сложнее. У меня получалось, но прогресс давался мне тяжело, будто я прорывалась через глубокую, тяжелую воду. В такт моему дыханию границы тускнели, а с биением пульса проявлялись вновь. Шаг вперед — три четверти шага назад.