Миг за мигом. Попытка за попыткой. Мне не хватало воздуха, будто я и правда находилась на дне океана. Я закусила губу — и тут же ощутила на языке теплый металл. Он отвлекал.
— Дыши, — прорезал глубину тихий голос Келлфера.
Легкие конвульсивно дернулись и расправились, стало немного проще, и я продолжила. Краем уха я услышала то ли свист, то ли шипение — почти на границе звука, как часть сна. Губу немного щипало теплом, будто ее окатили горячей водой, но боли больше не было.
.
Стоило мне осознать свечение Дариса как равномерное и торжествующе разлепить веки, все закружилось перед глазами, мир перевернулся: стены вдруг оказались надо мной, и красный глиняный пол — у самого моего лица. Сильные руки остановили меня, не давая упасть. Тело онемело, будто между ним и мной кто-то проложил одеяло. Келлфер подхватил меня под колени и спину, и аккуратно, приобнимая, усадил на один из свернутых мешков с травой, из которых мы сложили подобия длинных кресел. Я прислонилась к его груди, пытаясь очнуться, но все плыло сквозь нарастающую головную боль: и его тепло, и прикосновение к моей спине, и даже само ощущение жесткой ткани под ногами, и темнота грота, и едва различимый шелест воды, и почему-то казавшееся мне цветным дыхание спящего Дариса. Я хотела что-то сказать, но язык ворочался слабо.
— Устала, — пояснила я, будто это не было очевидно.
— Вижу, — низкий голос размывался так же, как и все остальное, но вибрация в нем будто прошла через все мое тело, и я вздрогнула. — Мне все равно нужно посмотреть воспоминания.
Как хорошо, что мне было не до того, чтобы осознавать его присутствие, размышлять о том, что он обнимает меня, и что я могла бы тоже протянуть руки и обхватить его за пояс! С этой мыслью я послушно пустила Келлфера в свой разум, и через несколько мгновений увидела его удивленное лицо перед собой. Он будто что-то обдумывал, чуть сощурившись, а после мягко заключил:
— Ты снова все сделала правильно. Знаю, ты измотана с непривычки. Подожди пару минут, и это пройдет. Ты освободила его, Илиана.
И он поцеловал меня. Всего лишь мимолетное касание губами моего разгоряченного лба — а я мигом проснулась. Сердце пропустило несколько ударов. Мысли ворочались вязко, но даже в таком состоянии я осознала, что он мог только что увидеть во мне, и это отозвалось жгучайшим стыдом.
— Не надо целовать невесту сына в лоб, — сказала я, делая только хуже.
Келлфер немного отстранился. Он поправил мои волосы у виска и улыбнулся:
— Почему? Разве мы не семья? — Эти слова звучали ядовито. Если бы я не знала, как бесстрастен он обычно, я бы решила, что они полны сожаления и злости. На кого Келлфер злился? На себя? На меня?
— Пока нет, — ответила я. Постепенно слабость проходила. — Я как раз надеюсь, что раз я все сделала правильно, теперь семьей мы не станем.
— Вот как? — Голос все так же резал. Мне неожиданно захотелось плакать. — Сына моего ты не любишь.
— Да, — подтвердила я храбро. Какой был смысл в отрицании очевидного?
— Я не спрашивал, — усмехнулся Келлфер. — Никто не может создать любовь, ты же понимаешь? Он любит тебя не потому, что ты заставила его.
— И что? Он — настоящий, какого вы описывали — не станет же держать меня на привязи?
— Ты дала ему клятву, — почему в этом мягком, вкрадчивом тоне столько горечи? — Одну из самых сильных. Ты отдала ему себя. И теперь можешь только надеяться, что он вернет тебе твою волю.
— А вы бы вернули?
— Нет, — сказал Келлфер прямо.
Глаза его блеснули, и я почему-то испугалась. И без своего дара я видела: Келлфер был честен. Какой жестокий ответ! Он выбил у меня из-под ног почву, пошатнул только появившуюся надежду. Нет. Если бы я попала к нему в руки, даже он оставил бы меня себе, хотя он-то в меня не влюблен. Дарис, конечно, поступит так же?
— И что мне делать? — спросила я. Терять было нечего.
— Молиться всей тысяче пар-оольских богов, я полагаю, — как-то подчеркнуто отстраненно ответил Келлфер, вставая. Я пошатнулась и привалилась к стене, как куль с сеном.
Мне пришло в голову попросить у него защиты: а вдруг бы не отказал? Но я задавила эту мысль в самом зародыше: не хватало еще демонстрировать, что я готова поссорить отца и сына между собой! У меня не было детей, но я ощущала всю глубину любви, которой окружали меня мама с папой. И еще лучше я помнила безысходное отчаяние, порожденное нарушением этой святой связи — когда мой младший брат поссорился с родителями, решив не довольствоваться судьбой безымянного, и ушел в моря, из которых не вернулся.