— Так всегда говорят в подобных случаях. Дитя мое, я отнюдь не отрицаю, что этот юноша обладает прекрасными качествами. Я даже не возражаю, что он, может быть, наиболее достойный представитель старинного рода Лозаргов. К несчастью…
— Он не носит и уже не будет носить их имя, знаю! — отрезала Гортензия. — Именно поэтому я и говорю о тайном браке. И я прошу вас соединить нас этим браком, здесь или в Комбере, в день и час, которые вы сочтете подходящими для вас. Я не могу и не хочу жить без любимого человека, но пусть по крайней мере я буду его женой перед господом и смогу жить в мире с собственной совестью.
— Эти чувства делают вам честь, — вздохнул каноник, — и я не вижу причин для отказа. Однако меня донимает любопытство: как это вам удалось убедить вашего друга согласиться на этот брак? По словам мадам де Сент-Круа — вы с ней недавно виделись, он был далек от этой мысли. Кроме того, если я не ошибаюсь, он не из тех, кто легко меняет свой образ жизни. Так как же?
Гортензия почувствовала, как щеки заливает краска, доходя до самых корней белокурых волос. Она должна была бы помнить о необыкновенной проницательности старого священника, давно привыкшего заглядывать в самые укромные уголки человеческой души.
Она вдруг почувствовала, что не в силах солгать, глядя в эти чистые голубые глаза… Она, как ей показалось, нашла неплохой выход.
— Отец мой, — сказала она в ответ, — не могли бы вы исповедать меня?
Каноник подскочил от удивления и нахмурился.
— Конечно, только вы меня пугаете! Может быть, вы прибегли к нечестному средству? С другой стороны, хочу вас сразу же успокоить. Совсем необязательно прибегать к исповеди, чтобы я сохранил в тайне доверенный мне секрет. Не забывайте, как я люблю и уважаю вас.
Гортензия поняла, что она побеждена, что придется все ему рассказать, но, к собственному удивлению, это показалось ей гораздо более легким делом.
— Уважаете, говорите вы? Боюсь, что частицу вашего уважения мне придется потерять, ибо я действительно добилась согласия Жана с помощью хитрости.
— Какой же?
— Я сказала ему, что жду ребенка.
— А… это не так?
— Пока. Но я всей душой надеюсь, что очень скоро это станет правдой.
В ее голосе прозвучал вызов, и приветливое лицо священника замкнулось.
— Желаю вам того же. Иначе не надейтесь, что я смогу благословить брак, построенный на обмане. Как вы не понимаете, что устроили этому человеку ловушку, недостойную ни его, ни вас?
— Я люблю его и хочу навсегда связать его со мной.
— Это объясняет ваш поступок, но ни в коей мере не оправдывает вас!
Увидев помрачневшее лицо посетительницы, старик смягчился и даже постарался улыбнуться.
— Дитя мое! Не думайте, что я вас осуждаю. Мне известно, что страсть может привести к всевозможным проступкам. Она делает человека слепым и глухим, иногда она прорывает бастионы совести, но вы ведь женщина столь высоких моральных качеств, что не согласитесь на столь сомнительную сделку с небом. Вы говорите, что всегда были предназначены друг другу?
И что хотите стать подругой Жану хотя бы перед богом и собственной совестью? Тогда зачем такая спешка?
Почему не довериться богу, спокойно ожидая, как он рассудит? Если вам суждено соединиться, только бог сможет распутать спутанные в клубок нити ваших жизней и сплести из них ровную и гладкую ленту…
— Как он сделал это для нашей кузины де Сент-Круа, когда она звалась еще мадемуазель де Соранж, и наместника д'Эди? — спросила Гортензия с горечью.
— Может быть, эти двое недостаточно любили друг друга? Наша дорогая кузина всегда отличалась чувством противоречия, думаю, что и наместник был из того же теста. Чем сильнее им хотели помешать соединиться, тем сильнее они стремились к запретному плоду.
Я верю, что ваша любовь и выше, и крепче, но…
— Но вы, слуга бога, заявившего, что все люди равны перед лицом его, вы вслед за остальными полагаете, что Жан мне не пара? Но какое это имеет значение для тех, кто любит?
— Я не думаю, что когда-нибудь говорил что-либо подобное, — строго возразил каноник. — Ясно, что по своему… социальному происхождению вы стоите достаточно далеко друг от друга, но я думаю также, что тайный брак… который перестанет быть тайной для кого бы то ни было уже через несколько месяцев, может решить дело.
— Ну и?
— Требуется еще, чтобы он строился на честном фундаменте. Я уже говорил вам, что вы женщина высоких моральных качеств, и скажу больше. По тому, что я о нем знаю, он тоже очень достойный человек. Вот почему вы не вправе увлекать его в эту жалкую ловушку. Он может вам этого не простить.
— Вы так думаете? — прошептала Гортензия, впервые почувствовав, как поколебалась ее уверенность.
— Я в этом совершенно уверен. Итак, послушайте меня, дитя мое: на следующей после Пасхи неделе я приеду в Комбер, чтобы обвенчать вас. И я это сделаю с искренней радостью, если вы сообщите мне, что это темное облачко, коим вы омрачили свою душу, рассеялось, что будет означать, что вы говорили правду и что бог, таким образом, благословляет ваш брак, ибо такова его воля в отношении вас двоих.
Гортензия поднялась и взяла свой плащ, который она повесила на спинку кресла.
— Пусть будет так, как вы говорите, — вздохнула она. — Надеюсь, что к этому времени Жан все еще будет в Комбере!
— А почему бы ему там не быть? Он должен отлучиться?
— Он хочет уехать жить в Лозарг, чтобы попытаться спасти земли и строения, какие еще можно спасти.
Замок, под развалинами которого погребен его отец, притягивает его как магнит, мои руки слишком слабы, чтобы удержать его. Потому-то я и солгала: чтобы удержать его подле себя…
Каноник поднялся и взял руки Гортензии в свои.
— Не очень-то удерживайте его. Возможно, это наилучший, даже единственный способ оторваться от вас. Раз уж все равно вы не сможете постоянно жить вместе, поженитесь ли, нет ли, отпустите его чуть-чуть, чтобы он не отдалился от вас еще больше. Что значат полтора лье для двух любящих сердец? Помнится, в свое время ваш дядюшка маркиз и наша дорогая Дофина прекрасно справились с этим препятствием.
— Маркиз может быть. Но Дофина всем сердцем рвалась поменять свой уютный Комбер на суровые будни замка Лозарг…
— И стать маркизой? Знаю. Но в свете последних событий, я думаю, для нее лучше было, чтобы все осталось на своих местах. Даже если с точки зрения морали все было не совсем гладко. — Каноник вдруг рассмеялся:
— Ну вот, из-за вас я говорю довольно странные вещи! Думаю, мне надо пройтись до церкви и помолиться… Не хотите меня проводить? Хотя бы для того, чтобы получить отпущение по всем правилам?
Гортензия вернулась в Комбер задумчивой и почти смирившейся. Ее визит к канонику и несколько минут, проведенные под ледяными сводами собора, несмотря на неудобство, оказались для нее благотворными. Она по-прежнему была полна решимости привязать к себе Жана узами, которые могла бы разорвать только смерть, но теперь по крайней мере она понимала, что избрала для этого неверный путь. И, может быть, после долгих раздумий, в которые она была погружена всю дорогу, сидя рядом с молчаливым Франсуа, она сразу же призналась бы Жану в обмане, но Жана не было дома.
Гортензия плохо спала эту ночь. Она прислушивалась к звукам вокруг дома. Тот факт, что Жан откликнулся на первый зов своих любимых волков, которых он так хорошо понимал и которые понимали его, как-то особенно подчеркивал разницу между ней и ее возлюбленным. Как и в прошлую ночь, молодая женщина заснула лишь с первым криком петуха. Но теперь не любовь мешала ей спать, а новая тревога. Она боялась, что ее постигнет одиночество, похожее на то, что пришлось терпеть Дофине де Комбер, и к которому ей придется привыкать, если все повернется не так, как она надеялась. И думала о том, что сказала ей Жанетта.
Был уже поздний вечер, когда с южной стороны послышался волчий вой. Жан свистнул своему верному спутнику, большому рыжему волку, и растворился в лесу.
Клеманс обожала бродячих торговцев уже только за их совершенно нездешний вид. Она любила эти волшебные мгновения, когда открывались их большие короба и взору представали столь милые женскому сердцу сокровища: ленты, иголки, шпильки, кружева, побрякушки, но еще и всевозможные иконки, чудесные календари, не говоря уже о разных историях и небылицах, которыми были набиты головы этих волшебников, к великой радости их клиенток. В Комбере торговец всегда мог рассчитывать на хороший каравай хлеба, окорок, всевозможные деревенские колбасы, суп и, конечно, кувшинчик вина, не считая печенья, кофе и доброй чарки сливовой водки.