Ему потребовалось ещё несколько раз постучать, прежде чем внутри послышались шаркающие шаги и гулкий металлический перестук палочки.
— Кто там? — раздалось сонное.
— Это Майло, миссис Стюарт.
— Ах, Ма-айло…
Звякнула расстегнутая цепочка, дважды провернулся замок и дверь открылась. За ней, облокотившись на свою трость с пожелтевшей пластмассой рукояти, стояла грузная миссис Стюарт. Она коротко улыбнулась Рэмси, но, заметив ребят с ним, вмиг помрачнела.
— Ты к Чарли?
Вместо ответа он спросил:
— Он у себя наверху? — и когда миссис Стюарт нехотя кивнула, бросил поверх плеча: — Проведи её на кухню и завари ей чаю.
Узкие ступени и двери комнат на втором этаже не изменились с времен, когда и Майло, и Чарли были подростками. Мать Чарли, страдавшая от сахарного диабета, боровшаяся с лишним весом, то отвоевывая, то проигрывая килограммы десятками, почти никогда наверх не поднималась, а потому у Чарли Стюарта зависали чаще всего — тут можно было курить прямо в окно, не нужно было прятать пивные бутылки, и было где остаться переночевать.
Майло было даже как-то горестно. Не из-за подтасовок с последней партией кокса, а из-за проявленной Чарли беспечности и даже лени. Любопытно, чем он руководствовался, не сбегая из города, просто оставаясь в доме своей матери — рассчитывал на старую дружбу?
Дверь в его комнату, последнюю в коридоре, Рэмси привычно толкнул ногой, а та поддалась с трудом из-за вечного хлама на полу. Чарли спал мордой в подушку на положенном посреди комнаты матрасе. Запах был застойный и приторный, пыльно царапающий нос.
— Подъем, блядь! — объявил о своём появлении Майло и с разбега пнул матрас ногой. Чарли подскочил, споткнулся об оставленную рядом с матрасом жестянку пива, опрокинул её и сам завалился на пол. — Где бабки?
— Но ведь я отдал, Майло…
— Да, отдал, за кокс, — кивнул Рэмси и вытянул один за другим ящики комода. — А за стиральный порошок, с которым его бадяжил, не отдал.
Внутри ящиков был такой же беспорядок, как и на полу, и на старом пылящемся в углу велотренажере, и на служащем свалкой стуле. Рэмси прошелся вглубь комнаты, подталкивая ногами валяющиеся одежду, обувь, посуду и разорванные обертки.
Чарли Стюарт отполз в дальний угол, тараща ещё заспанные, но достаточно протрезвевшие глаза.
— Видишь ли, — ступая на жалостливо выстреливший пружиной, будто лопнувшей гитарной струной, матрас, сказал Майло. — Наш кокс покупают, потому что он чистый. Чище, чем у самих колумбийцев, сечешь? А если ты перетравишь нам всех клиентов, то на чем мы будем зарабатывать? Дело в репутации, Чарли. Понимаешь? В репутации Гранта.
Он охотно закивал, вжимаясь в стенку и неспокойно косясь на дверь.
— А ты смешал её с поганым стиральным порошком. И вздумал на этом подзаработать, — Майло наклонился так низко, что различил кислое дыхание друга и добавил мягче: — Так где бабки? В этой ебучей свалке? Или мне спросить у твоей мамы?
— О, нет-нет, Майло! Они там… — Чарли вскинул руку и дважды ею махнул в сторону. — Там в рюкзаке на стуле.
— Там в рюкзаке на стуле, — эхом отозвался Рэмси, коротко оглядываясь. — Поищи, — и оборачиваясь обратно к Стюарту, добавил, осклабившись: — Видишь, это было не так уж и сложно.
Испуг на лице Чарли вздернулся осторожным облегчением, и именно этот момент был особенно сладостным для Майло, чтобы впечатать в это неоднозначное выражение тяжелый удар ногой.
***
Пропуск на длинной фирменной ленте запутался со связкой ключей и смятой фольгой почти закончившейся упаковки жвачек, Алексия Грин дважды раздраженно дернула карту, но безуспешно, и была вынуждена выйти из очереди и поставить сумку на пустующую лаву для посетителей. Поток людей за её спиной, проходящий сквозь рамку металлоискателя, постоянно пополнялся спешно толкающими входную дверь. Она рисковала опоздать на утреннее совещание и оттого злилась, а чем больше злилась, тем более рваными становились её движения и тем надежнее пропуск сцеплялся с остальным в сумке.
Каким-то необъяснимым для неё способом время часто играло с ней в злую шутку — имея около трех часов на неспешные сборы она неизменно оказывалась совершенно неготовой за несколько минут до выхода. Пять миль дороги от дома до офиса Королевской прокурорской службы, занимавшей величественное железобетонное здание недалеко от Ливерпульского морского порта, из-за утренних тянучек почти по всей продолжительности пути превращались в сорок минут толкания педали тормоза.
А теперь она ещё и теряла последние минуты на борьбу за пропуск.
— Алексия? — прозвучало, отдавшись вопросительным эхом от высокого мраморного потолка, за её спиной. — Алексия Грин!
Она коротко обернулась, растягивая на губах вежливую улыбку, готовясь бросить приветствие и отвернуться, но вместо знакомого коллеги где-нибудь в очереди увидела шагающего к ней высокого мужчину с увесистой папкой в подмышке. Его голос показался ей удивительно знакомым, в то время как крупные черты лица и насыщенно карий взгляд никак в ней не откликались. Обернутый фотографией и именем от неё пропуск свисал с его шеи на черной ленте «Полиция», и Грин на мгновенье показалось, что это кто-то из детективов, ведущих закрепленные за ней дела, встречаться с которым лично ей пока не выпадало. Консультировать следователей по телефону или электронной почте было обычной практикой для неё, и рассматривая толщину принесенной им папки, она успела попрощаться с планами на спокойный обеденный перерыв.
— Это и вправду ты, — останавливаясь перед ней, широко улыбнулся полицейский. Он склонил голову набок, смерив её взглядом с ног до головы, а затем хохотнул и добавил: — Ты меня не помнишь, верно?
— Простите, я…
— Конечно не помнишь, — ответил на свой же вопрос полицейский. — Мы виделись несколько раз, но вскользь. А если так? — Он поднял руку и заслонил рот ладонью, в неё глухо проговорив: — Диспетчер, это экипаж три-ноль-два, добрый вечер. Что ночь грядущая готовит нам?
На голове фантомной сдавливающей тяжестью возникла гарнитура наушника с микрофоном, постоянно сменяющейся разбитой по цветам таблицей приоритетности вызовов заморгал экран привидевшегося ей компьютера, пальцы ощутили гладкое тепло старой клавиатуры. Ей было неполных девятнадцать и она едва закончила второй курс юридического факультета, когда поступила на службу ночным диспетчером входящих звонков на полставки в полицию Ливерпуля. А в двадцать один она перешла в небольшую команду диспетчеров контроля дежурных экипажей.
— Офицер Блэк Уилер! — удивленно вскрикнула она и, услышав собственный тонкий голос отраженным, поморщилась и добавила тише: — Уилер!
Он кивнул и сказал:
— Привет, Алексия.
Ей нередко выпадали самые тяжелые смены, на которые другие её коллеги порой предпочитали заболеть: пятничные, послематчевые, праздничные, в выходные получек. Когда Ливерпуль наполнялся безумными всякого сорта — от пьяных и обдолбанных наркотой до клинических сумасшедших — многие на линии позволяли себе крепкое словцо и грубость. Но Блэк Уилер с напарником разительно отличались тем, что всегда оставались в добром расположении духа, куда бы диспетчер Грин их ни отправляла.
Триста второй экипаж выходил на связь с приветствием, а в конце смены неизменно желал доброго утра — все чаще приятно бархатистым голосом Уилера. У них были свои внутренние шутки и ласковые клички. В некоторые ночи только триста второй, выходя в эфир, помогал Алексии бороться с сонливостью, усталостью и раздражением.
Ливерпульское полицейское управление устраивало несколько корпоративных празднований, на которых собирались многие из так или иначе работающих в структуре, и там Грин встречала патрульных офицеров, но не Блэка Уилера. А теперь была поражена тем, насколько совершенно другим она себе его представляла.
Он оказался очень высоким и крепко сбитым, с массивной линией челюсти, бледными губами и высоким лбом. Во взъерошенных русых волосах холодными нитями виднелась проступающая редкими прядями седина. Глаза были такого насыщенно карего цвета, что казались разжаренными угольками, и их взгляд оставлял физически ощутимые следы.