— Иди вниз к берегу, — скомандовал бычья шея и яркие наушники. Грин покосилась на него, оставшегося сидеть в её машине, открыв дверцу и выставив наружу ноги, и очень медленно пошла в указанном направлении.
Сбоку в некотором отдалении зияли пустыми глазницами заброшенные строения, под ногами на едва различимой в высокой тонкой траве, сухо торчащей из земли ещё с прошлого лета, хрустело стекло. Берег очень плавным, длинным склоном тянулся к воде. Та, далеко отступившая в отливе, оголила вязкое темное дно. Узкая линия пляжа была каменистой, щедро усыпанной смягченными волнами отдельными кирпичами и целыми кусками кирпичных стен — будто кто-то большой рукой, как пряник, раскрошил над этим местом дом. Идти было тяжело. Приходилось переступать через большие валуны, соскальзывать с них и проваливаться в влажную трясину.
Майло Рэмси стоял в стороне, обернувшись к отхлынувшему от берега морю, опустив руки в карманы и всматриваясь в закат. Когда Грин подошла, он не обернулся, только бросил:
— Покурим?
— Я оставила сигареты в машине, — ответила Алексия, рассматривая его профиль. В привычно насупленных бровях, ровной линии носа и неравномерной тени щетины не могла различить намека на то, зачем здесь оказалась.
Рэмси подернул плечами, достал из кармана руку и протянул Грин открытую, наполовину опустевшую пачку. Она боязливо достала одну сигарету и нерешительно прокрутила между пальцев, прежде чем сунуть в рот. Никогда за три года Майло не угощал её, чаще сам брал сигареты у неё, и эта щедрость настораживала.
Тем временем Майло убрал пачку, бросил обратно в оттопырившийся карман спортивных штанов и достал оттуда зажигалку. Та коротко щелкнула кнопкой и почти неразличимо в косых рыжих лучах заметался огонек. Алексия осторожно приблизилась к сжимающему зажигалку кулаку Майло, двумя рваными вдохами подкурила и поспешила отстраниться.
— Спасибо, — сперто выдохнула она.
— Как пацан? — всё так же не оборачиваясь, поинтересовался Рэмси.
— Медленно идет на поправку.
Майло невнятно кивнул и замолчал. Неуютно поежившись — влажный вечерний воздух был прохладным — Алексия оглянулась. Место было странным, неуютным и настолько пустынным, что по песку проступившего дна в поисках пищи не вышагивали даже вездесущие чайки. На линии приплыва камни и равномерно разбросанные кирпичи покрылись зеленым мхом. Под заходящим солнцем тот источал прелый, соленый запах.
— Здесь красиво, — невнятно проговорила Грин.
— Угу, — согласился Майло, продолжая высматривать что-то вдалеке. Такое его настроение Алексию беспокоило. Отчасти потому что было ей совершенно незнакомым, а потому ещё более опасным, чем выученные повадки. И отчасти потому что вместо этого дикого каменистого пляжа ей сейчас не терпелось быть рядом с сыном. Она заставила себя спросить:
— Что от меня требуется?
— Заткнуться, — рявкнул Майло. Он покосился на неё, не оборачиваясь, самим краем глаза, и она поспешила опустить голову и кивнуть.
— Ладно.
Что-то было решительно не так. Грин ощущала это очень явно, пусть и не различала — что именно.
Они простояли так несколько минут, пока не докурили сигареты до основания, а затем Рэмси наконец обернулся и посмотрел на Алексию прямо.
— Какие новости от детектива Уилера? — поинтересовался он, отбрасывая окурок в сторону.
— Никаких. Он не подавал никаких новых сведений в прокуратуру.
Перечеркнутая шрамом бровь коротко взметнулась вверх и вопросительно изогнулась.
— А неофициально что известно о слежке?
Грин уловила что-то скользкое в его интонации, намекающее на вечер, когда он подловил её в квартале от дома Блэка. Сегодня в отличие от той встречи она не была в настроении его намеренно дразнить, а потому предпочла сделать вид, что наивно не поняла сути:
— Ничего.
— Что ж так? Ты за нихуя перед ним ноги раздвигаешь?
От ядовитого звучания этих слов Алексия возмущенно вспыхнула:
— Я не сплю с ним! Я уже говорила!
— Так, блядь, может следовало бы! Я заебался от них прятаться. Дала б ему раз, чтоб они от меня…
В ней вскипело те же возмущение, обида и злость, что и когда-то в его квартире, но намного быстрее. Шипя и пенясь эмоции перетекли за край, и едва отдавая себе отчет в том, что делала, Грин замахнулась для пощечины. Рэмси замолчал на середине слова. Его болотный взгляд перетек с её лица на вскинутую руку. Его рот скривился в насмешке. Она замерла.
— Ну давай, — проговорил он. — Ударь. И ты знаешь, что будет дальше.
Этого она не знала — или предпочитала так думать. Он ударит её в ответ, он убьет её? Разве не за этим на самом деле он её сюда вызвал? Пока страх, порождаемый этими мыслями, расползался холодной ртутью по мышцам, Майло, будто видя его невооруженным взглядом, наблюдал, наслаждался производимым эффектом — безоговорочной силой даже не произнесенной угрозы. Он внимательно изучил её лицо, потом скользнул удушающей петлей вниз и сделал резкий выпад вперед.
Когда его твердая рука сжалась вокруг поднятой кисти Алексии, она ещё не успела понять происходящего и только ошарашено вздрогнула, забывая дышать. Рэмси дернул её к себе, и Грин, споткнувшись о камень, неловко почти упала ему в грудь. Вокруг неё туго сомкнулся узел, обездвиживая. Надави он чуть сильнее, наверное, мог бы задушить.
Но вместо причинять боль, которой Алексия наиболее от него ожидала, Майло её поцеловал.
Судорожно отыскав под ногами опору, Грин вдруг поняла, что не хотела отстраняться. Не хотела противиться тому теплу, которое ощущала в удушающей тесноте своеобразных объятий. Она ответила. Ей нужно было отвлечение. А ещё как-то чудовищно неправильно и в то же время очень верно — особенно остро после вечера с Блэком Уилером — были нужны именно эти сухие, горькие губы.
***
Она не проявила ни капли сопротивления, а потому когда Алексия зашевелилась, Майло послабил хватку, позволяя ей высвободить руки, положить их ему на плечи, опустить очень боязливое и холодное прикосновение ему на шею. От него по коже побежал мороз.
Желание увидеться с ней было глупой слабостью, позволенной себе лишь на мгновенье, за которое Рэмси успел позвонить и распорядиться привезти Грин. Но с которой боролся весь день после, на пути сюда и уже на самом пляже. Он продолжал бороться, когда Алексия приехала, порывисто шла к нему и даже когда заговорила. Пытаясь заслониться от звучания её голоса отвлеченными мыслями Майло продолжал войну, победу в которой очевидно не мог одержать и — ещё очевидней — не хотел.
— Никогда не смей на меня замахиваться, прокурорша, — хрипло выговорил он, отстраняясь от её губ. — Но если замахнулась, будь готова ударить.
Что-то в её глазах — особенно отчетливо в последнее время — транслировало, что она на самом деле была достаточно решительной или глупой, чтобы ударить. Именно это Рэмси в ней и нравилось — голодная, самоуверенная наглость — то, что его самого вело по жизни. И если в нём эти черты проявились настолько рано, что другим Майло себя и не помнил, — то ли родился таким, то ли от рождения был вынужден отвоевывать своё — то в Алексии Грин оно возникло не так давно. Сам Рэмси отчетливо видел разницу в том, каким был её взгляд в их первую встречу, и как твердо, с вызовом ему и самой себе она смотрела теперь.
Ответственность за себя и понимание, что вокруг никто ничего никому не должен, но нужное можно — и обязательно следует — брать самостоятельно, Майло ценил в людях. Слабости и лени он не прощал, а так и возникающих из-за них глупости, слепоты и необоснованной самонадеянности. Наверное, он даже уважал Грин. За то, что не побоялась попросить и не дала слабину, отрабатывая полученную помощь. Для своего пацана она была той заботливой, всесильной мамой, которой у самого Рэмси никогда не было. И это подкупало.
Он притянул её к себе и снова поцеловал. Хотелось утянуть её домой и трахнуть, но за квартирой постоянно наблюдали, а на километры вокруг был давно облюбованный Майло пустырь — сюда он не привез бы и шлюху. Что-то подсознательно толкнуло его выбрать это место именно для того, чтобы воздержаться. Для него всегда единственным способом выражения хоть какого-то малейшего расположения к женщине был секс, но с Алексией Грин его казалось недостаточно. Или даже неправильно.