Сложно было понять в тот вечер и так же непросто разобраться потом, но Грин в тот раз ощущала к Майло особую страсть. То ли она высвободилась из неё, когда факт их неоднозначных отношений перестал быть её личным гнетущим грузом, то ли возникла как своеобразное сожаление о предстоящем расставании, а то ли стала просто закономерным витком спутанного клубка.
Это был их третий секс, и первый — после болезненного, нездорово резкого на кухонном столе, после судорожного на диване её гостиной несколькими днями ранее — настоящий. Они впервые полностью друг перед другом разделись, и эта нагота, соприкосновение разгоряченной голой кожи были чем-то сродни искренности. Насколько та была в их случае возможной.
Алексия осталась на ночь, но довольно долго они не спали — просто молча лежали, обнявшись; каждый думал о своём. И так, в темноте и аскетичной пустоте спальни Майло Рэмси, в кажущемся невозможным рядом с ним уюте Грин безмолвно прощалась.
От этого становилось грустно.
Рэмси оказался той надежной силой, той непробиваемой стеной, которой Алексии всегда не хватало в жизни — с самого детства, которая в последнее время стала просто необходимой. Но правда, о которой врали в романтических фильмах и книгах, состояла в том, что такая грубая сила не приходила одна и не существовала однобоко. Она оказывалась качеством, определяющим суть человека, его род занятий и круг общения. Получалось так, что, чтобы ощущать себя защищенной и даже какой-то — нелепо, по-детски наивно, по-девичьи глупо — особенной, заслужившей такого отношения от человека вроде Майло, нужно было мириться с темными — очень темными, цвета высохшей крови, зловонными — сторонами.
Майло Рэмси, как бы невесомо, задумавшись о чем-то, ни выводил на голой коже её бедра узоры пальцами, оставался всё тем же ублюдочным убийцей. И сложись всё как-то иначе, перед Алексией встал бы непростой вопрос: могла ли она с этим смириться?
***
В первую очередь пришлось заняться Мозесом Ллойдом. Того остановили для проверки документов и задержали до выяснения обстоятельств по причине совпадения с переданной в патрульную полицию ориентировкой на угон серебристого хэтчбека в пригороде Ливерпуля. Это дало Блэку 24 часа на воплощение критической части плана в жизнь.
Во вторую очередь, в обед следующего дня у спортзала, где постоянно занимался, был арестован Майло Рэмси. Его доставили в главное управление и по приказу упивавшегося каждой минутой происходящего Уилера оставили на несколько часов в камере предварительного задержания безо всяких объяснений.
Блэк испытывал невероятный злостный экстаз от мысли о том, что Рэмси сидел внизу, привычно уверенный в том, что его выпустят через сутки, потому что Алексия Грин подсуетится и пришлет на имя следователя строгое прокурорское распоряжение, и предвкушал, как обломает его по полной.
Он распорядился перевести Рэмси в комнату для допросов только ближе к окончанию рабочего дня, подсознательно оставляя разговор будто на десерт.
С юридического благословения Майкла Берри и по тщательной разработке самого Уилера в деле участвовало крайне мало людей, лишь единицы из которых знали всю правду. Одним из этих единиц был старый знакомый Блэка, детектив из убойного отдела. И прежде, чем спуститься для допроса, Уилер позвонил и коротко сообщил тому, чтобы был готов присоединиться. Затем неспешно сбежал по служебной лестнице. Целый день он собирался с мыслями, чтобы повести разговор в правильной тональности, чтобы внешне соответствовать сообщаемой информации, чтобы, в конечном итоге, выглядеть и вести себя убедительно — разбито.
И это к его неприятному удивлению ему удавалось без каких-либо усилий. На душе был полнейший раздрай, не перекрываемый наконец достигнутым успехом в многолетней борьбе. Пусть и не так буквально, как собирался представить Майло, он всё же терял Алексию Грин. За эту весну она стала ему противоречиво — не дорогой, не симпатичной и уж точно не любимой, но — небезразличной.
Когда она вошел, ощутил то, что испытывал с заключенными нечасто — Майло Рэмси, сложивший перед собой руки в наручниках, хмурящийся в исцарапанную столешницу, занимал собой всё помещение. Стены были обиты пожелтевшими панелями, очевидно не служившими никакой иной цели кроме неудачно декоративной — сужали тесную комнатушку до почти физически неуютного размера. На одной из глухих стен висел выгоревший и надорванный плакат с короткой справкой о правах задержанных и обязанностях полицейских. Здесь не было окна и не было просматриваемого с обратной стороны зеркала. Стол не стоял посередине, под низко повисшей лампой, чтобы по углам зловеще расползались тени. Он был придвинут к стене, вокруг него стояли три разномастных стула, а в углу и вовсе пылился старый металлический ящик для документов. Освещение было довольно ярким, холодным, едва заметно помигивающим одной их усталых ламп, едва уловимо, но надоедливо гудящим.
— Зачем ты с ней так? — спросил Блэк, закрыв за собой дверь, пройдя к свободному стулу, но не сев — только опершись о его спинку.
Майло Рэмси поднял на него прищуренный болотный взгляд и передернул плечами.
— С кем? — переспросил он негромко, и Уилер удивился тому, как его голос звучал совершенно иначе, нежели в записях телефонных разговоров, нежели он ожидал его услышать. Это была их первая личная встреча, и подобраться так физически близко к тому, за кем годами наблюдал издалека, ощущалось двояко.
— С Алексией Грин.
— Не знаю такой.
— Не знаешь? — повторил эхом Блэк, раскрыл принесенную с собой папку и достал из неё то же фото, с которым прежде заставил Майкла Берри, а потом и саму Грин воспринять его серьезно. Он бросил снимок на стол, тот по инерции заскользил к Рэмси. Майло коротко опустил в него взгляд и, различив себя, целующегося с Алексией возле её дома, косо ухмыльнулся.
— А она красивая баба, — проскрипел он. — Правда, детектив?
В том, как он поднял на него глаза и повел бровью, Уилер отчетливо рассмотрел — Рэмси знал об их свидании с Алексией. Любопытно, с её собственных слов? Она рассказывала ему, как обломала Блэка, и они смеялись над ним? Или ему всё доложил Мозес Ллойд? Или тот вечер они обсуждали заранее, Грин преследовала какую-то конкретную, выгодную Майло цель?
Блэк вмиг вспыхнул, едва со злости не потеряв нить.
— Зачем ты с ней так?! — прикрикнул он, и Рэмси осклабился.
— Как? Трахать её законом не запрещено. И похуй, что она из ваших.
Ещё никогда Уилер не был так близок к тому, чтобы броситься на задержанного с кулаками. Но вовремя одернул себя, понизил голос и продолжил упрямо настаивать на своём:
— За что ты с ней так? Чем она вдруг не угодила Гранту?
Оскал сполз с рожи Рэмси, он выпятил челюсть, вопросительно склонил голову набок.
— Вообще не ебу, о чем ты.
Он кинул ему ещё одно фото. То тоже заскользило по столу, задело угол первого, и, долетев до края, плавно спланировало на пол. Блэк изучил снимок до мельчайших деталей за те дни, что он пролежал в папке других заранее подготовленных фотографий в запираемом на замок ящике его рабочего места. Даже не заглядывая в него, отчетливо видел перед собой окровавленную Алексию. Зрелище было достоверно жуткое.
Если бы Уилер не присутствовал при его создании вместе с несколькими опытными экспертами их криминалистической лаборатории, запросто поверил бы в правдивость увиденного. Грин лежала на асфальте, подтянув к себе ноги, сложив перед собой руки так, будто заслонялась ними, но те безвольно упали. Волосы были растрепаны, в их спутавшихся, слипшихся кончиках запуталась резинка. Кожа, где просматривалась под слоем грязи и подсыхающей крови, была голубовато-бледной. Лицо было одной большой рваной раной, в которой непросто было различить отдельные черты, и едва ли можно было рассмотреть глаза, если бы налившиеся бурыми ссадинами веки не остались приподнятыми, обнажая остекленевший карий взгляд. Мочка уха была разорвана, будто дикий зверь позарился на скромные сережки Алексии. Её руки имели болезненную геометрию выломанных пальцев. По асфальту растеклось несколько темных, постепенно просачивающихся в трещины лужиц.