Закончив, Харви откинулся на холодную плитку, что покрывала стены этого зловонного места, и уставился в потолок, переводя дыхание. Впервые он открыто заговорил об этом. Мы не знали, что отец пытался убить его. Мы не знали, что он испытывал. Мы были поглощены собой и своими проблемами, позабыв о тех, кто рядом. Я потянулся к нему, но цепи не позволили коснуться даже руки Харви. По его лицу скатилась слеза, и Зейн тут же дернулся в его сторону, чтобы стереть ее, чтобы заглушить эту снедающую душевную боль.
Я услышал плач. Повернувшись в сторону, откуда он исходил, я увидел Темпла, который превратился в маленького ребенка, в того беззащитного мальчика, что познал страдания. Почему-то я заплакал вместе с ним. Я вспоминал. Вспоминал все то, что было там, все то, что испытал. Боль, пронзительная, нестерпимая, охватила мои разум и тело. Я бежал, по мокрой земле, что хлюпала под босыми ногами, ранился об острые ветки и камни, падал, вставал, бежал и снова падал, ловил ртом воздух, оглядываясь назад и моля Бога, чтобы этого мужчины не было позади меня, чтобы я мог от него оторваться, но Бог тогда был глух к моим молитвам. Я споткнулся, кубарем полетел вниз, по склону холма, сломал ногу, взвыл от боли, и он нашел меня. Приволок в тот сарай, где были другие дети, приковал наручниками к железной балке, воткнутой намертво в стену, и насиловал до тех пор, пока я не потерял сознание. Его не останавливали ни плач, ни призывы к человечности, ни мольбы. Он получал извращенное удовольствие от того, что доставлял нам боль, причинял страдания. На моих глазах он рассек щеку Зейну осколком стекла, и его же кровью пытался напоить Харви и Рафаэля. На моих глазах он последовательно изнасиловал Зейна, Темпла, Харви, Рафаэля и Эйдена. Мы были его зрителями. Мы были теми, кого он пытался впечатлить так, чтобы каждый из нас никогда не забыл те дни, проведенные в сарае в глухом лесу.
Мы плакали, зализывая старые раны, что никогда не затянутся. Мы плакали, и плакали, и плакали. Эта боль никогда не пройдет. Она забудется, но не всегда, она спрячется, но ненадолго, она утихомирится, но не на продолжительно время. Она будет жить с нами вечно, словно монумент, увековечивший событие.
Проронив последнюю слезу, я посмотрел на Альваро, глаза которого тоже были на мокром месте. Значит, этому ублюдку не чужды страдания других. Это радует. Шмыгнув носом, он подошел к Харви и присел на корточки, что-то прошептав ему на ухо, после чего встал и быстрым шагом направился к двери. И все же в один прекрасный момент он ненадолго замедлил шаг, в ходе которого на пол упала подозрительно блестящая вещичка. Не обратив на это никакого внимания, он вышел, так и не заперев дверь.
— Что это? — спросил я, так и не разглядев вещицу одним глазом, что тоже заплывал.
— Это ключ, — выдохнул Зейн. — Вот только от чего?
— От этого, — подсказал Темпл, начав трясти кандалами.
— Что он тебе сказал? — спросил я у Харви, что смотрел прямо перед собой.
Будто очнувшись ото сна, он перевел взгляд на меня и криво улыбнулся.
— Он сообщил о том, какое у Октавио Варгаса слабое место.
Глава 64
Мы шли вдоль дороги, едва освещенной фонарями, одиноко стоявшими в ночи. Очередной шаг приближал нас к воротам, возле которых через каждые два метра стояли вооруженные люди внушительного вида. Взглянув на них, я сразу отметила бронзовый тон кожи, черные глаза и курчавые жесткие волосы. Позади них стояла группа также вооруженных людей, которая явно ожидала нас. Мы предупредили о своем визите согласно правилам. Эйден и Лукреция шли впереди, я и девочки немного позади. Напряжение не отпускало нас.
Как только мы достигли какой-то определенной отметки, человек с огромным автоматом вышел вперед и выставил вперед руку, приказав остановиться. Наши ноги остановились сами собой.
— Синьора Лукреция, — ровным голосом произнес другой мужчина в костюме и со шляпой на голове.
Тучный, высокий, с землистым цветом кожи и тупорылым лицом, он производил устрашающий эффект. Мужчина явно ждал, когда Лукреция повинуется негласным приказам, но она осталась стоять на месте. Более того ее лицо приобрело какую-то жесткость. Стало страшно при мысли о том, кто эти люди, что на их руках кровь сотен или тысяч невинных людей. Перед мной была самая настоящая мафия, о которой я благополучно забыла на дивные три года. Но вот она стояла перед мной, смотря ненавистным, жестким взглядом, способным прожечь дыру в моем теле. Их оружие пугало, заставляло задуматься о тех пытках, что они могут устроить мне и моим близким, стоит нам только совершить мельчайшую ошибку. Именно поэтому, чтобы ничего не испортить, Эйден попросил нас не разговаривать, сохранять молчание и отвечать только тогда, когда к нам обратятся — говорить с отцом Лукреции, доном Гвидиче, будет исключительно он.
— Иди к нам, девочка, — сказал мужчина, стреляя глазами в Эйдена.
Лукреция упрямо осталась стоять на месте, что вызвало недовольство у мужчины, между бровями которого всего на одно мгновение появилась морщинка.
— Синьора Лукреция, я думаю, вам стоит последовать за вашими добрыми друзьями, — спокойно произнес Эйден. — Я благодарен вашему отцу за то, что он решился выслушать нас.
Мужчина в шляпе одобрительно кивнул головой. Лукреция, взглянув на Эйдена, все же сдалась и пошла навстречу мужчине, который тут же спрятал ее за своей спиной. Несколько солдат окружили ее и двинулись в сторону дома. Лукреция попыталась кинуть на нас прощальный взгляд, но у нее ничего не получилось. Я прикусила нижнюю губу в надежде унять нервную дрожь из-за возникшего в воздухе напряжения. Эти люди убьют меня не моргнув и глазом. Одна пуля, и моя жизнь будет отдана Богу. Я хотела взглянуть на Айрис и Билл, но внутренний голос подсказал мне, чтобы я стояла смирно и смотрела прямо, не выдавая своего волнения. Это стоило огромных усилий, и все же я сделала это.
— Дон Гвидиче ждет вас, — произнес мужчина в шляпе.
— Благодарю, — отозвался Эйден, кивком головы пригласив нас последовать за ним.
Мы шли позади него, наблюдая за тем, как перед ним расступаются солдаты, как мужчина в шляпе вежливо указывает на дорогу, спрашивая нас о том, как идут дела, обсуждая последние новости мира. Это было так странно: мы шли, словно давние друзья, разговаривая о том о сем, но при этом каждый из нас был напряжен, ожидал выпада со стороны людей дона Гвидиче, чуял опасность, исходящую от враждебно настроенных по отношению к нам людей, что стояли поодаль. Я шла по вымощенной темным камнем дороге, осматривалась, запоминая каждую деталь: по обеим сторонам от нас раскинулся сад с деревьями, ветки которых были оголены впоследствии зимнего сезона, по правой стороне, чуть дальше сложного лабиринта из обнаженных кустов, виднелась большая остекленная беседка, внутри которой сидели люди. Они о чем-то разговаривали, попивая алкоголь из низких емких бокалов, из которых Темпл и Джейми обычно хлестали виски. Среди них я углядела одну девушку, соединявшуюся в эротическом поцелуе то с одним мужчиной, то с другим. Отвернувшись, я передернулась и уставилась на внушительного вида виллу, напоминавшую Италию: геометричное, квадратное, состоявшее из двух этажей, по-летнему свежее, навевавшее бесконечные поля с трудившимися на них фермерами, что ласково называют тебя «Fiorellino» («цветочек» в переводе с итальянского), а после угощают вином и сыром, позволяя наблюдать из их домов закат и сияние звезд. Образующие арку окна, длинные в пол, хоть и были зашторены, но все же пропускали свет, созданный человеком, и словно подтверждали, что здесь есть жизнь. Вот в просвете мелькнула женщина, несущая какую-то посуду, а затем через приоткрытое стекло мы услышали ее милый голосок, выговаривший непонятные мне итальянские слова так чувственно, что на миг я даже улыбнулась. Было видно, что она чем-то недовольна.