А потом все замирает.
Я остаюсь в сознании и всецело понимаю, где нахожусь, И я определенно не мертв — ведь мертвые боли не чувствуют. Тем более такой жуткой. Делаю судорожный вдох и приступаю к оценке полученных повреждений. Даже не знаю, с чего начать. Пожалуй, эпицентр боли располагается где-то на переносице, откуда она перетекает в глубь черепа. Мучение столь острое, что меня даже тошнит. Далее, грудь, плечи и спина. Здесь ощущение ушибов, хотя и послабее, чем на лице. Но вот когда я пытаюсь пошевелить головой, меня охватывает ужас: основание шеи отзывается спазмом боли.
— Черт!
Хлыстовая травма? Пожалуйста, пусть это будет хлыстовая травма! Посылаю импульс в правую руку: три пальца послушно барабанят по бедру. Затем отправляю запрос ногам: я могу пошевелить пальцами! Паника немного отступает, и я продираю глаза. И от открывающегося зрелища у меня перехватывает дыхание. Буквально несколько секунд существовало два объекта — белый фургон и кирпичная стена. Теперь же они переплетены в один. У машины больше нет капота, на его месте лишь груда искореженного металла вперемешку с обломками кирпичей. Даже затрудняюсь сказать, где заканчивается приборная панель и где начинается мясорубка.
Затем мое внимание переключается на другую часть разрушенного сооружения. Часть, которая кардинально изменила положение, однако сохранила целостность — стальные перила. Теперь расположенная практически горизонтально, металлическая труба подобно копью выдается из горы обломков и тянется за линию отсутствующего лотового стекла, за приторную панель, за руль.
— Док, ты в порядке? — раздается вдруг скрежетание, в котором угадывается человеческий голос.
Я кое-как поворачиваю голову. Боль адская, но, по крайней мере, мучительный спазм не повторяется.
— Клемент?
Мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы понять, что у меня перед глазами. И все равно картина как-то не складывается. Стальная трубка перил прошла за водительское сиденье в кузов. Что мне непонятно, так это как она миновала водителя. С моего места кажется, что Клемент зажал металлическую трубу под мышкой. Вот только, похоже, из-за удара у меня нарушилось восприятие глубины, потому что с расстояниями определенно что-то не так.
Я отваживаюсь слегка наклониться вперед, чтобы получше разглядеть. Клемент сидит неподвижно, лишь отрешенно таращится перед собой. И теперь я понимаю, почему он не шевелится: труба из блестящей стали сантиметра три в диаметре вовсе не прошла у него под мышкой, а пронзила грудь прямо под ключицей.
— Ох, бл***! Ох, бл***!
Меня захлестывает волна паники, и я моментально забываю о собственном состоянии.
— Не волнуйся так, док.
— У тебя из груди труба торчит, и что же мне еще делать, кроме как не волноваться?!
— Покурить охота. Сиги в кармане… Вот только не дотянуться никак…
Пару мгновений я обдумываю его просьбу, затем меня осеняет:
— Открытый огонь и бензиновые пары — сочетание не самое лучшее. Кроме того, тебе нужна скорая… и пожарные.
И с этим лезу в карман за мобильником.
— Ты что делаешь?
— Телефон, — кривлюсь я. — Нужно…
— Тебе нужно съе***ть отсюда. И живо!
— Никуда я не пойду!
Кончики пальцев лишь касаются телефона. Если немножко сместиться, то получится ухватиться за чертову штуку.
— Док, это не обсуждается, выметывайся из гребаного фургона.
Мои пальцы пинцетом смыкаются на мобильнике, и я медленно вытаскиваю его из кармана. Мне ужасно неудобно и столь же больно, но в конце концов я беру его как следует и снимаю блокировку экрана. И тут Клемент хватает меня за запястье.
— Пускай я и насажен как шашлык на вертел, но это вовсе не значит, что я не смогу вывернуть тебе запястье. Звони кому хочешь, но только в тридцати метрах отсюда.
— Клемент, прошу тебя. Ты серьезно ранен. У нас нет времени спорить, откуда мне звонить.
С явным усилием великан медленно поворачивает голову ко мне. Кое-как ему удается встретиться со мной взглядом.
— За меня не переживай, — скрежещет он, словно гравий под ногами. — У меня нет жены, о которой я должен заботиться. В отличие от тебя.
— Пожалуйста, отпусти, чтоб я мог позвонить.
— Отпущу, если кое-что пообещаешь. Ты должен выбраться из фургона, док. Я тебя умоляю.
Я заглядываю ему в глаза — глаза, которые когда-то описал пустыми и безжизненными. Теперь в них и вправду застыла мольба.
— Ладно, выберусь, но ты тоже кое-что пообещай.
— Что?
— Что не умрешь, пока я буду звонить.
— Ты же знаешь, что я не даю обещаний, док. И потом, если я умру, такой вот способ — самый уместный.