Тим Род, улыбнувшись, подмигнул мне и розовым облаком растаял внутри меня…
Эмми, не уступала мне в чтении ни знака, наоборот временами она даже обгоняла меня на некоторых страницах, успевая прочесть отдельные куски по два, а то и по три раза. Экая ненасытная читалка. Голод по чтению, который испытывала Эмми, был естественной потребностью её молодого еще не насытившегося информацией мозга, еще не полностью сформировавшейся духовности и растущего, как на дрожжах интеллекта.
— Я видел первый Скачек, — зачем-то сказал я. Она с восхищение посмотрела на меня. — Ты, верно, был таким… Таким маленьким, ну конечно, конечно ты был маленьким мальчиком, первый Сдвиг был так бесконечно давно.
— Хм, давно… Я все помню, все, до мельчайший подробностей.
— Как тебе удалось пронести эти воспоминания сквозь время?
Я было хотел ей ответить правду, что воспоминания сохраненные, как о ком-то другом остаются в памяти намного дольше, как мои о моём детстве, воспоминания некого чужого мальчика Тима Рода, но осекшись, сказал: — Тогда у меня сменился отец, (вернее «сдвинулся в параллели» — по Гамильтону), потому и запомнил.
— А больше он не менялся? — спросила, не заметив моих внутренних метаний Эмми. — Он больше не менялся, но он новый другой мне как-то не прижился, он был другой слишком намного, — тут я хотел сказать «лучше», но это было бы неправильно, новый отец был не хуже. «Он — просто был другой» — закончил я.
Статья 14.0.2, которую мы читали, была как раз о первом скачке, (Рывок ЭЙ-ВАН — по Гамильтону), поверхностно скомпилированный текст содержал кучу неточностей и туманностей, не будем забывать, что Оптимист все-таки обще-потребительский журнал. Отрывок описывал и Исполинских Рыб, и даже приводил несколько мне не знакомых считалочек о Рыбах и детских игр. Скорее всего, выдуманных или сочиненных намного позднее, такой способ подачи информации называется реконструкция событий, когда в художественно-публицистической форме излагается важное или просто интересное историческое событие или случай. Среди сотен строк о Первом Скачке попалась и великая крылатая фраза Гамильтона «Круги на глади воды, за воду здесь я принимаю бесконечное время, так вот круги оставленные прыгнувшими в воду времени ИСПОЛИНСКИМИ РЫБАМИ еще долго будут расходится в существующем бытие оставляя след в струящемся бесконечно Времени и Жизни», слова прочитанные еще в школе и сейчас производили на меня неизгладимое впечатление, великий мудрый Гамильтон, понимал сквозь пространство и время, чувствовал, предугадывал то, о чем станет известно толькоспустя столетия.
Далее повествование обрывалось знаком бесконечности. Незаконченная мысль давала повод лишний раз задуматься над прочитанным, заключить, как говорил мой прежний истинный отец «заключить мысль повернутой на девяносто градусов восьмеркой, пригвоздить смысл бесконечной круговертью двух склеенных полусфер». Так сейчас не думают, так не принято думать, символ в журнале всего лишь дань древним традициям изложения, не более. Сейчас каждая мысль имеет точку пришествия, везде норовят добавить так называемые выводы, провести окончательный анализ, обобщить сведения, подвести под один знаменатель, сводя глубины неведомого до мелководья сиюминутных знаний. Глубина познаний превращена современными учеными и некоторыми Писателями в мелководный брод, бездны по их мнению имеют критические величины, а неведомое бесспорно познаваемо, нет многое из сегодняшнего дня из того что существует сейчас мне — понятно и близко многое, но не все.
Я скорее относился к лицам старо-научного мышления и не допускал существования в науке принципа «окончательного изучения», а исключительно представлял восхождение знаний в бесконечную спираль Фибоначчи, восьмерка, в написании своем бесконечна, как не имеющие окончательного счета Исполинские Рыбы Первого Скачка, как исчезнувший прежний отец, как кардинально изменившаяся мать, потерявшая юмор и гиперкинез навсегда, ставшая той сварливой рано постаревшей малоподвижной женщиной. И отец украденный у меня Первым Скачком, клянусь всем, что мне дорого, что этот вернее тот кто пришел ему на замену, был человеком неплохим, возможно, но что я определенно мог о нем сказать так это то, что он был другим… А был ли я тем же самым мальчиком? Не подменили ли меня, как в свое время отца? Кто может ответить мне на этот вопрос? А кто спросит меня об этом? Восьмерка повернулась на 90 градусов и замкнула мысль бесконечным повтором полусфер…