— А ты понимаешь, что твой босс дал Кеннеди Чикаго, а с ним и штат Иллинойс, и обеспечил ему победу на президентских выборах? Что ты имеешь против него, если не считать, что он ирландец?
— А разве этого мало? — Лу засмеялся, но тут же закашлялся и выплюнул кровь. — Гарса, — сказал он, несколько успокоившись. — Лу.
Какое-то мгновение Мельхиор смотрел на него, не понимая, и вдруг до него дошло:
— Ты… кубинец?
— Нельзя издеваться над чужой страной и рассчитывать, что это сойдет с рук. Кубинцы похожи на итальянцев. Они не стесняются сделать подлянку, если это единственный способ победить.
Лу замолчал. Его дыхание стало совсем хриплым, но он держался достойно. Подобно Эдди Бейо, он не скулил, вымаливая себе жизнь, как поступали многие другие. Мельхиор подумал, что при иных обстоятельствах они могли бы даже сдружиться.
— Я устал, — произнес Лу, — и нога болит так, что невозможно представить. Ты закончил со своим вопросником?
— Самый последний, — ответил Мельхиор и показал на мельницу: — Ключи в грузовике?
Бостон, штат Массачусетс
27 октября 1963 года
В машине у него была бутылка. Не джина, а водки.
— Ее можно пить не смешивая, — пояснил он.
Она сказала, что ее хозяйка не разрешает приводить домой гостей, на что он понимающе заметил, что его — тоже. Если он и удивился, что она настояла поехать в столь отдаленный мотель почти у самого аэропорта, то не подал виду. Когда он, извинившись, вышел в ванную, она налила выпить в два бокала и достала пакетик, полученный от Моргантхау.
Иногда «марки» — маленькие кусочки бумаги, пропитанные раствором наркотика, — были чистыми, а иногда — с рисунками, изображавшими восходящее солнце, персонаж мультфильма или кого-нибудь из создателей Конституции. На этот раз там был мужчина с бородой. Сначала она даже решила, что это Кастро — от Конторы вполне можно было ожидать такого юмора, — но потом сообразила, что это гравюра Уильяма Блейка. Один из его богов. Как же его звали? Орисон? Нет, то была молитва. Ориген? Вспомнить так и не удалось.
Она уже собиралась бросить в бокал Чандлера «марки», как услышала в соседнем номере стук. Она подняла голову и посмотрела на зеркало, висевшее над комодом против кровати. Она была в этом номере достаточно часто, чтобы знать: зеркало чуть утоплено в стену. Сначала она решила, что это технический ляп — сколько мотелей по пять долларов за ночь пойдут на такие изыски? Однако Моргантхау объяснил: это сделано специально, с учетом угла обзора камеры.
Она долго смотрела в зеркало, затем медленно достала из упаковки две «марки» и демонстративно положила одну в бокал Чандлера, другую в свой и пальцем взболтала жидкости, чтобы они растворились.
Она поднесла бокал к зеркалу и чокнулась со своим отражением:
— На здоровье!
— Будь я таким же красивым, как ты, я бы тоже выпил за свое здоровье.
Она резко обернулась. В дверях ванной стоял Чандлер — с мокрым лицом и расчесанными волосами. Он снял пиджак, белая рубашка плотно облегала его худощавый торс. Ее сердце бешено билось.
«Что я делаю?» — подумала она и, не отвечая, поднесла бокал к губам. Теплая водка обожгла небо, и она с трудом сдержалась, чтобы не поморщиться.
Чандлер молча смотрел на нее. Она чувствовала его неуверенность и понимала, что она передалась ему от нее. Если она не станет вести себя осторожнее, то спугнет его. Но еще она чувствовала и его любопытство. Не похоть, вернее, не одну только похоть, а еще и искреннее желание узнать девушку в дорогой, но такой же видавшей виды одежде, что и у него самого. Впервые за девять месяцев работы на Моргантхау и три года занятия проституцией она чувствовала: между ней и клиентом установилась удивительная близость.
— Наз?
Она вздрогнула и подняла глаза. Каким-то образом Чандлер очутился совсем рядом. Правой рукой он взял ее за локоть, совсем как отец, когда оказывался рядом с матерью.
— Я… извини, — пробормотала она, поднося бокал к губам. — Просто я…
— Эй, послушай… — Он перехватил ее руку. — Это мой бокал, верно?
— Ну да… — Наз, глупо улыбаясь, протянула ему бокал. — Извини, — повторила она. — На меня это совсем не похоже.
Чандлер обвел взглядом маленький номер, как будто ее ложь была особенно очевидной на фоне этих выцветших стен, потертой мебели и пыльного телевизора с большой антенной. И как уверенно она привезла его именно сюда. Он коснулся своим бокалом ее.
— Я тоже здесь, — проговорил он и, как она, одним глотком опрокинул содержимое в рот. Пальцы правой руки непроизвольно сжались, когда теплая жидкость, обжигая, устремилась вниз. Она почувствовала, как он вздрогнул.
— Лед! — воскликнул он, когда к нему вернулась способность дышать.
Чандлер подхватил ведерко и пошел в коридор набрать из автомата льда, а она вдруг вспомнила имя бога — Уризен[9]. Так звали бога, которого изобразил Блейк. И еще она вспомнила: по словам Блейка, он увидел его в одном из своих видений.
Она потерла руку и пристально посмотрела на себя в зеркало, надеясь увидеть, что происходило за ним и что оттуда было видно.
За девять месяцев, прошедших с тех пор, как Моргантхау завербовал ее, она подсыпала наркотик почти полсотни клиентам. Она не знала, какой реакции от них ожидал Моргантхау. Знала лишь то, чему сама была свидетельницей. Они начинали ее лапать и вдруг отскакивали, будто замечали нечто, чего не видела она. Иногда это было даже забавно. А однажды клиент даже вздохнул и спросил:
— Цербер, это ты, малыш?
Она решила, что ему привиделся пес из далекого детства.
Но в девяти случаях из десяти видения были страшными, и половина мужчин забивались в угол и отмахивались руками от воображаемых мучителей. Моргантхау полагал, что эти видения — она считала, что «галлюцинации» в данном случае термин неподходящий, ибо происходящее скорее напоминало Божью кару, — были обусловлены средой обитания. Поскольку дело происходило в Бостоне, где пуританские корни сильны особенно, ее клиентам воображалось то, чего они боялись больше всего: полиция, жены, матери. Олицетворение самого Уризена.
Но никому из них не было стыдно так, как самой Наз. В конце концов, она же самая обычная проститутка! Которой пришлось выживать после смерти родителей. Которая продавала свое тело за несколько долларов и спиртное, притуплявшее ей сознание. Только приняв наркотик, она позволила себе признаться, что сделала это не для того, чтобы досадить Моргантхау или выяснить, чем она пичкала ничего не подозревавших клиентов целых девять месяцев, а чтобы наказать саму себя. Чтобы не позволить себе сблизиться с человеком, который смотрел сейчас ей в глаза — смотрел с таким нескрываемым обожанием, будто спрашивал себя и не находил ответа, чем именно он мог заслужить такое счастье…
Она моргнула, силясь сообразить, когда он вошел в комнату. Ведерко со льдом стояло на столе, в бокалах было снова налито. Он даже успел скинуть ботинки. Один из них оказался на кровати и был похож на котенка, поджавшего лапки.
— Тебе холодно? — спросил он.
Она посмотрела вниз и увидела, что продолжает тереть руку в том самом месте, где он держал ее.
— Хочешь, я согрею тебя?
Он прошел через комнату черно-белым пятном и вот уже держал ее за руки, нежно их потирая. В его движениях не было ничего неискреннего, подавляющего или сексуального. Он не месил ее как кусок человеческого теста. Он действительно просто тер ей руки, чтобы согреть, и она, растаяв, прильнула к нему и заглянула в глаза.
— Господи! — хрипло прошептал он. — Какая же ты красивая!
Он смотрел ей в глаза, и она их не отводила, пытаясь понять, чем же он так отличается от остальных. Она впервые обратила внимание, что глаза его были карими и меняли цвет в зависимости от освещения. Темно-коричневый, янтарный, зеленый… Понемногу от каждого. Искорки пурпурного. Голубого и розового. Поразительные глаза! Радужные оболочки вокруг зрачков напоминали калейдоскоп, и в глубине подернутой поволокой черноты вдруг снова мелькала искра. На этот раз золотая — чистая и яркая, как электрический разряд.
9
Символ человеческого разума, ограничитель энергии, законодатель, мстящая совесть, завистливый творец материального мира.