9
— Миронова... — Руки Купряшина очень медленно поднимались от моей талии вверх, так, что я, кажется, совсем забыла, как люди дышат. — Это всё такая романтика, что даже и не знаю, как устоять. Но всё же, — он одним резким движением — какие же сильные руки у него! — стянул меня с себя и следом перекатился со спины так, что теперь это он нависал надо мной, а потом наклонился ближе к моему уху и почти шепотом произнес: — Я знаю места и покомфортней. Если не передумаешь, я всегда готов показать, рассказать, да и вообще - я готов.
Профессор грациозно поднялся с земли и подал мне руку, на которую я смотрела со священным ужасом, как и на все остальные части своего преподавателя — он исчадие ада и призван искушать, завлекать, соблазнять и лишать рассудка, однозначно. Я даже боюсь вложить свою руку в его, а вдруг таким нехитрым рукопожатием с этим демоном я скреплю какой-нибудь договор по продаже моей души и тела в вечное рабство? Хотя, если только тело, то можно и рискнуть, а вот душу трогать не надо, мне она, может быть, еще самой пригодится. Была не была - я взялась за галантно предложенную мне руку и, кряхтя и совсем неизящно группируясь, чтобы не завалиться обратно, всё же смогла подняться. Вот так ситуация.
— Михаил Евгеньевич, извините меня, пожалуйста, — в глаза ему я точно теперь никогда не смогу посмотреть, буду до конца своих дней бубнить в пол, — я очень неловкая. Вы... вы не поранились?
— Я-то нет, а вот ты, кажется, коленки свои стесала. — Я опустила глаза вниз и заметила рваные края джинс. Вроде бы ничего не болело. — Давай вернемся к машине, там есть аптечка.
— Не надо, спасибо, — сейчас было другое важное дело, — уже и без того слишком поздно, а вы всё со мной нянчитесь. Я сейчас, я быстро — туда и обратно.
Мы уже почти пришли, большая одинокая береза уже видна с этого места. Мне всегда раньше казалось, что это единственная береза на всё кладбище, хотя у меня никогда не возникало желания проверить наличие других. Да и не так часто в последнее время я здесь стала бывать — замоталась с выпускными и вступительными экзаменами. Могила не выглядела запущенной, хотя за несколько месяцев трава вокруг, конечно, хорошо вымахала — но то лишь вокруг.
— Громов Кирилл Дмитриевич. — Я аж подскочила от голоса позади, Купряшин настолько бесшумно следовал за мной, что на мгновение я даже забыла о нем. Преподаватель как-то с досадой цокнул: — восемнадцать лет было, совсем молодой.
— Да, сейчас мы одного возраста, — я с улыбкой вспомнила как мои юные года, не вяжущиеся с серьезностью моих чувств и намерений, всегда веселили его... — Теперь бы он не смог назвать меня мелкой.
— Да тебя теперь мало кто назовет мелкой, — голос Купряшина немного сел на этих словах, так, что мне показалось, что я не могу разобрать слов. Я повернулась назад и увидела моего преподавателя, лицо которого хорошо освещала луна, внимательно смотрящего на меня — ни тени улыбки. — Миронова, а кто он тебе?
— Моя первая любовь, — не знаю, почему ответила преподавателю честно, но на мгновение даже улыбнулась на этих словах.
— Настоящая? — Не с недоверием, а с какой-то тоской спросил.
— На всю жизнь, — это одно из немногого, в чем я всегда уверена.
— Но это же было одиннадцать лет назад, Миронова, — Купряшин продолжал буравить меня взглядом, — тебе же сколько было? Семь лет? Ты же была слишком маленькой для того, чтобы понять, что такое любовь на всю жизнь.
— Вот и он не верил, — да, и постоянно причитал "Мирка, Мирка, я из-за тебя ни на ком жениться не смогу. Мне придется ждать, когда ты вырастешь. А когда это произойдет, ты увидишь, что я уже дряхлый старик, и я стану тебе совсем не нужен. Ни тебе, ни кому другому. Но так как я дождусь тебя, ты просто обязана будешь любить меня и дальше, такого старого, седого и морщинистого. Представляешь, какой ужас?". Он пугал меня так, а я смеялась и говорила, что он никогда не станет старым. Оказалась права. Я обернулась обратно к могиле, и мы постояли еще немного, не нарушая тишину этого места. Я достала из кармана сложенный вчетверо листок и, воровато и немного смущенно обернувшись на преподавателя, засунула его у основания надгробия — я не приносила цветов, но никогда не приходила без писем. — Я всё, мы можем ехать.
— Да, хорошо, — Купряшин присел поправить свои шнурки, хотя я даже не представляю, как можно в такой темени разобрать что-то, а уж увидеть шнурки — ну просто кошачье зрение, ей-богу. — Иди, я сейчас. А то мы пока тут катались по земле, моя одежда решила, что это сигнал и начала с меня активно сниматься.
— Хорошо, что брюки так резво не среагировали и остались на месте, — почему-то мне перестало быть неловко в этот момент, я широко улыбнулась и пошла в сторону машины.
— Это я их просто придерживал, а так-то они полетели первые. — Я услышала смех в голосе Купряшина и с удовольствием рассмеялась и сама. Кому сказать — кладбищенские шутники!