10
На обратном пути я снова умудрилась уснуть в машине Купряшина, сколько не пыталась бодриться. Но на этот раз мне повезло спать без сновидений. Проснулась словно от шёпота, мне всё казалось, что кто-то зовёт меня "Мирка... Мирка...". Открыла глаза и поняла, что сплю, укрытая пиджаком куратора, а сам он, откинувшись на подголовник своего кресла, тоже спит, чуть хмурясь во сне. Не стал будить меня и уснул сам. Не могу же теперь я быть свиньей, потревожившей профессорский сон. Машина стояла возле моего дома, и в первое мгновение я вдруг испугалась - откуда бы мой адрес был известен преподавателю; а потом поняла, что хорошо, что тот спит и свои дурацкие вопросы я сначала мысленно проговариваю. Иначе снова услышала бы что-то из серии "Миронова, а выглядишь вполне себе умной. Ну откуда бы мне был известен твой адрес? А что ж ты не спросила, откуда я знаю твой телефон? Из личного дела всё, Миронова, из лич-но-го де-ла.". Вот спасибо, наелась уже саркастичных усмешек, теперь план такой: сначала думаю, потом говорю, и никак иначе!
Вокруг было совершенно безлюдно, фонари, те из которых еще не поразбивали, уже не горели, улица была погружена в мрачный уют и спокойствие ночи. Тишину нарушало только размеренное сопение Купряшина. Я развернулась боком в кресле и отчего-то не смогла себе отказать в том, чтобы без утайки, пока есть возможность, получше рассмотреть лицо своего куратора. Он красив, хотя, может, это сейчас говорят не мои мозги, а сны, что так внезапно атаковали меня. Под его глазами залегли тени, которых при дневном свете как-то не заметила, отчего он выглядит уставшим и каким-то одиноким, что ли, пока спит. Ему, наверное, около тридцати, где-то как и моему брату, хотя никак этих двоих нельзя даже сравнить: мой брат-разгильдяй - и по жизни, и по внешнему виду - и мой преподаватель, одетый всегда с иголочки и выглядящий сногсшибательно — просто небо и земля, конечно.
Интересно, Купряшин, а я тебе нравлюсь? Потому что ты, кажется, мне даже очень. Ну и как, спрашивается, это называется? Безумие, это точно безумие — я вижу этого человека, считай, впервые в жизни, а уже сошла с ума, раздумывая на такие провокационные темы. Я вдруг подумала, что рада, что у меня с этим великолепным экземпляром мужчины были хотя бы такие прекрасные сны - глядишь, повезет, и приснятся еще. Мое лицо в очередной раз заливалось краской, но сейчас не от стыда, как всё время получалось, а от удовольствия от воспоминаний - кто бы мог подумать, что сны бывают настолько реалистичными. Сны... Сны это, конечно, хорошо, но если бы эти руки меня обхватили по-настоящему, сгребли в охапку и повалили под это крепкое тело, то я не стала бы уже сопротивляться. Какие уж тут к черту сопротивления, когда я сама подумываю о нападении с целью совращения. Мама была бы в шоке, узнай она, какие мысли одолевают ее примерную дочь, да что уж, я сама еще не до конца пришла в себя. Во всем виноват Купряшин, я точно говорю!
Словно откликнувшись на мои мысленные восклицания, мой куратор заворочался на кресле, но, так и не проснувшись, успокоился, замерев. Челка от движения сползла ему на глаза, отчего он стал немного морщиться, а я испугалась, что он проснется — было жалко его будить. Я потянулась рукой к его волосам, чтобы аккуратно убрать в сторону мешавшую прядь, обливаясь холодным потом от страха быть пойманной с поличным — было ощущение, что я в одиночку без снаряжения и подготовки отправилась на ограбление банка, напичканного охранными системами под завязку. Меня ждал бесславный конец, сомневаться не приходилось. Когда я коснулась пряди волос и уже почти отвела ее от глаз Купряшина, он вдруг повернул голову так, что моя рука легла ему ладонью на щеку, немного колючую от проступившей щетины, но очень теплую. Глаза куратора резко распахнулись, и он внимательно посмотрел на меня, перепуганную до основания, рука его легла поверх моей и заблокировала пути отступления.
— П-прядь... — Мне срочно нужно было объясниться за свое поведение и эти нелепые действия. — П-поправить хотела, она на глаза упала.
— Ага. — Купряшин спокойно продолжал смотреть мне в глаза, словно и не собираясь отпускать мою руку.
— Я... Извините меня, я не собиралась...
— Собиралась. — Я, кажется, сейчас умру. Повторные приступы паники атаковали меня, сердце начало истерически бухать в груди.
— Я... я... вы... — Да что ж происходит-то? Где мое хваленое "Дайте мне сюда этого Купряшина, я его сейчас соблазнять буду"? Меня совершенно откровенно начало трясти от волнения.
— Миронова, не мандражируй. — Мой куратор, не отпуская мою руку из своей, опустил их от лица и задержал на своей груди, чуть покрепче перехватив мои дрожащие пальцы. — И сейчас, главное, не волнуйся, хорошо?
— Что?.. — Я не успела даже понять, к чему относились его последние слова, когда он, чуть наклонившись навстречу, притянул меня за руку ближе к себе и накрыл мои губы своими. Мягко, нежно, как-то в одно мгновение заполнив собой всё внутри и вокруг. Это было даже вкуснее, чем во сне, и мне совершенно не хотелось сопротивляться.