Я была безумно благодарна брату за отсутствие жалости и чрезмерного оберегания - это могло сломать меня еще сильнее, я бы не выдержала утешений, уверений и прочего эмоционального хлама, которым сопровождается простая человеческая искренняя забота. Костя просто был рядом. Мама заботилась по-своему, ворча на мою неуклюжесть и подкладывая по утрам на тарелку сырников, да открывая какие-нибудь вкусности, которые обычно всегда "не трогайте, это на зиму". Я уже ощущала, что скоро мне станет тесной не только одежда, но и гипс, который должны были снять уже через неделю.
Как прошли эти мои недели? Я не знаю... я не разобралась в том, какое же слово могло описать то, что я чувствовала - чувствовала ли вообще? Закрадывались сомнения по этому поводу, пока я стоически могла не проронить ни слезинки в окружении своей семьи, но по ночам, когда слезы приходили без приглашения, без какого-то предупреждения, просто накатывали и вырывались наружу каким-то чудовищной паникой, всем пережитым и почти зализанным ужасом, тогда я понимала, что я жива и всё ещё надломлена. Не знаю, я не могла себе представить, что могло объяснить произошедшее, я не представляла что могло подтолкнуть человека на такой поступок, на всю ту боль, что он обрек испытывать людей, любивших его. Ладно я, ведь я была совсем ребенком, о котором он и не думал, но его родители - я видела их горе собственными глазами, я видела их слезы и то, как они постарели за одну лишь ночь, принесшую страшную весть. Разбился, не выбрался, сгорел... Через пару лет они уехали, я не видела их с тех пор, но надеялась, что с ними всё в порядке. А сейчас... сейчас я, утихомирив свою эгоистичную тоску, я думала именно о его родителях, ужасаясь, и не могла даже представить хоть на часть, как им пришлось жить с их горем. Я не могла видеть Купряшина... Грома... Я не знала как мне называть этого человека, я не знала кто он такой, кем стал, мне было страшно - от него и за себя. Я не знала хочу ли я его видеть... Нет, хотела, конечно, хотела... но и сомневалась в чувствах своего глупого дребезжащего сердца. Я понимала, что мне придется что-то решать, но я не могла, еще не могла.
Я услышала как на кухне просигналили часы, посмотрев на свои наручные, увидела, что уже было восемь вечера, а Костя обычно приезжал намного раньше, в обратном случае - всегда предупреждал меня, что опаздывает, приговаривая что-нибудь из серии "ты, конечно, никогда и не волнуешься о родном брате, но я всё равно даю тебе знать, что задержусь". В этот раз после его слов, что он скоро будет, прошло полтора часа, а самого Кости не было, как и звонка от него. Я внезапно запаниковала, страх парализовал меня и я боялась пошевелиться, чтобы просто дотянуться до телефона и набрать номер - что мне было делать, если бы трубку никто не поднял? Пересилив своё сумасшедшее волнение я взяла в руки телефон и набрала номер брата, надеясь, что не услышу тягучих, пугающих своей пустотой гудков. Мгновение, еще одно и соединение пошло, пронзив меня монотонным бездушным сигналом - хоть бы мелодию какую поставил веселую, но нет же. Дождавшись пока телефон сам сбросил вызов, оставшийся без ответа, я набрала номер повторно, уже покрывшись испариной, как от температуры, такое волнение меня охватило - абонент был вне зоны действия сети и, да, я хотела оставить кучу сообщений на автоответчик, прикрывая за злостью свой липкий, иррациональный ужас. Я сбросила и набрала номер еще, на этот раз гудки пошли, но мой вызов был сброшен на том конце провода. Ах ты засранец! Скидывать меня решил, значит, ну держись! Я, в миг забыв о том, что еще минуту назад ёжилась от страха, прищурилась и упрямо сжала губы, такое брату я спускать не собиралась, решила достать его любой ценой, пусть побесится. Еще две мои попытки были сброшены, но на третью всё-таки я достучалась до брата, но моё "Эй, почему не берёшь трубку?" потонуло в произносимых куда-то в сторону словах, которые показались мне какими-то зловещими, какими-то слишком неправильными, но в то же время через чур реальными... "Не тебе мне указывать, что делать! Вдруг запереживал он, что кто-то может волноваться"... А следом уже, прежде чем положить трубку, не дождавшись какого-то моего ответа, более близкий голос Кости в трубку отрывисто бросил: "Позже. Всё в порядке. Но я буду позже". Оглушённая своим вдруг невероятно громко забившимся сердцем, я осталась сидеть с телефоном прижатым к уху, словно надеялась, что всё услышанное окажется простой ошибкой моей воспаленной фантазии, додумавшей всё за меня без наличия точных фактов. Но телефон молчал, а я продолжала трястись от страха неизвестности.
Спустя тысячи разрушенных нервных клеток и полтора часа напряженного ожидания, я услышала как открывается входная дверь и рванула в коридор, увидев лишь стремительно скрывавшуюся фигуру брата за дверью своей комнаты, бросившего мне не оборачиваясь: "ужасы отменяются, мне их хватило сегодня". Я попыталась догнать Костю, но дверь закрылась прямо перед моим носом с оглушительным хлопком, чего брат себе никогда не позволял раньше, не в его характере было устраивать такие истерики - что-то определённо случилось и я боялась даже думать о том, что же это могло быть. Я, как мышь, тихонько поскреблась в дверь, но Костя, несмотря на то, что в комнате стояла абсолютнейшая тишина и он точно меня слышал, никак не отреагировал на мои действия. Я тихонько постучалась, но результат остался тем же - молчание в ответ. Я только хотела позвать брата по имени, как услышала его голос, тихий, но хорошо разбираемый, потому как Костя стоял прямо за дверью.
- Ты всё знала? - Казалось, что из брата вытянули все силы, оставив угасающую жизнь еще на время, совсем ненадолго, на пару фраз, на десяток мыслей.
- Что? - Не знаю, зачем переспросила, не знаю, потому как сразу поняла о чем шла речь. Поняла, но испугалась, разве можно было дать ответ на этот вопрос? Разве можно было вообще говорить вслух об этом?
- Ты всё это время пыталась это как-то пережить, да? - Брат еле слышно хмыкнул, а затем дверь открылась. Он стоял на пороге, глаза его были покрасневшими, то ли от злости, то ли от невыплаканных слёз, которые он бы себе никогда не позволил проронить, слишком упрямый для слёз, слишком гордый. - Я думал тебе сердце разбили, а из тебя, оказалось, душу всю вытянули. - Я стояла и боялась пошевелиться, не могла ни подтвердить что-либо, ни опровергнуть, а вдруг это могло сделать еще хуже? Костя тяжело вздохнул, а потом полез за чем-то в карман, и тут я увидела, что его рука разбита в кровь, я, ахнув, потянулась было к ней, но брат, раздраженно цокнув, руку одернул, а потом всё-таки выудил из кармана толстый конверт, протянув его мне. - Я не знаю зачем отдаю его тебе. Я не хочу его тебе отдавать. Но, кажется, ты уже выросла и должна принять это решение сама. - Я взяла конверт в руки, быстро, жадно оглядывая его в поисках хоть какой-то отметки, какого-либо росчерка, но бумага была абсолютно чиста, хоть и сильно смята, я видела как сжимал ее в руке брат, я поняла, что чудом получила конверт целиком, а не разорванный на мелкое, не собираемое конфетти. - Я так понял, он будет ждать тебя внизу до тех пор пока ты не выйдешь, было бы здорово продержать его там до первых морозов.
- Я... - Я прижала конверт к груди, пытаясь подобрать слова, чтобы хоть как-то оправдаться или объяснить всё брату, но не находила нужных, тех, которые бы помогли.
- Вали уже. - Костя чуть взлохматил мои волосы, криво и как-то болезненно улыбнувшись, и закрыл дверь, не дожидаясь пока я уйду.
У меня в ушах стояли лишь слова "он будет ждать тебя внизу до тех пор пока ты не выйдешь", выворачивавшие мою душу наизнанку настолько сильно, что я чувствовала боль, боль души, над которой так варварски издевались. Я сжимала конверт в руках, не зная стоит ли мне его открыть или же лучше его порвать на мелкие куски, а потом сжечь, сдув горку пепла, чтобы не было возможности передумать и собрать по крупицам то, что там мне пытались сказать. Мне хотелось плакать, но я не могла, внутри было одновременно и пусто и мучительно тесно от захватившего меня смятения чувств. Я не знала, кто принял это решение за меня, но я всё же сделала шаг в сторону двери, в сторону болезненной неизвестности, которая могла либо излечить меня, либо убить окончательно.