Исписанные мелким аккуратным почерком листы кончились как-то внезапно, словно одновременно прошли целые годы, пока я читала, и лишь мгновение, за которое я не успела осмыслить ничего из написанного. Я узнала, казалось, всё, что могла, кроме единственного ответа на вопрос "как же так?", который не давал мне покоя, мучал, раздражал внутри до каких-то нервных сердечных вибраций, мешавших дышать ровно и соображать ясно. И единственный, кто мог дать мне ответ, находился по ту сторону двери, разделявшей моё самообладание, хоть как-то склеивавшей мою треснувшую ровно посередине жизнь. Я поднялась на неверных ногах, смахнула скатывавшиеся слёзы и, сделав широкий шаг, потянула дверь на себя, впуская в свою жизнь хаос вместе с прохладой в подъезд. Я вышла на улицу стремительно, словно сделала прыжок в воду с большой высоты - страшно, вдруг не успеешь набрать воздуха, вдруг его не хватит, вдруг резко запаникуешь в полёте, когда уже нет пути назад, совершенно разучишься плавать, утонешь, не сделав и попытки выбраться на поверхность. Сделала шаг и задохнулась, будто действительно оказалась под водой, как ни готовилась к встрече, всё равно не смогла справиться с паникой, слезами, вот-вот готовыми сорваться на истерику, всё лишь потому что прямо с порога встретилась взглядом с черными, прожигавшими моё сердце и ночь глазами...
Купряшин... нет, Кирилл... Гром... Я не знала, кто сидит передо мной, я боялась этого человека, но меня неудержимо к нему тянуло, как бы в итоге его не звали. Мой профессор поднялся, и фонарь, висевший у входа, осветил его лицо, что заставило меня почти вскрикнуть от неожиданности - вокруг глаз, рта, на скуле наливались кровью синяки. Вот и стала ясна причина разбитой руки брата, только зная, что Костя в драках совершенно не силен, а кроме руки у него ничего не пострадало, я сделала вывод, что Купряшин даже не пытался дать сдачи и просто принимал удар за ударом, как наказание, которое он был готов понести, с которым был согласен. Мне стало так жалко его, так больно вместе с ним, я ничего не могла с собой поделать - хотелось обнять, пожалеть, как маленького, честное слово, так подавлено он выглядел. Чертовы слезы вновь начали собираться на глазах, грозясь вновь превратить меня во всхлипывающую тряпку, не способную самостоятельно прийти в чувства. Я хотела сделать шаг навстречу, но так и застыла на месте, сжимая в одной руке письмо, а другой постаравшись незаметно избавиться от предательской влаги, отвернувшись в сторону и избегая внимательного взгляда профессора, словно потерявшего всю уверенность.
- Мир? - Тяжелый вздох, словно шел откуда-то со стороны, но оказался моим, я не сдержалась и сбилась с дыхания, дрожа всем телом, будто меня бил озноб. - Я могу сейчас уйти... но я не хочу. - Я замотала головой отрицательно, боясь вымолвить хоть слово. - Я не знаю, как оправдаться...
- Тебе очень больно? - Мне было очень страшно начинать этот разговор, я любыми способами хотела его избежать.
- Что? - Гром не сразу понял, о чем я его спрашиваю.
- Лицо... - Я свободной рукой указала на свежие синяки. - Очень больно?
- Ничего. - Он усмехнулся, грустно улыбнувшись. - Я заслужил.
- С этим невозможно поспорить. - Моя очередь кривой усмешки, за которой я пыталась скрыть своё состояние. Слёзы, никак не собиравшиеся останавливаться, вновь потекли с новой силой, без истерики, просто словно открыли кран и забыли его закрутить. Я потянулась их смахнуть, но за какую-то долю секунды Купряшин оказался возле меня и, аккуратно перехватив мою руку, нежно убрал слёзы, скатывавшиеся по щекам.