Не знаю, что испытывал человек, когда он впервые вскопал клочок земли и бросил туда зерно, но мне кажется, он испытывал то же, что и я...
Олег, шлёпая босыми ногами по полу, подошёл к столу, снял с ракетки очки, обернулся.
- Неужели человеческое счастье такое примитивное? - спросил он, глядя на свои грязные, со следами засохшей крови руки.
- Нет, - ответил я, - оно не примитивное, а простое, ясное. Зачем ему быть уравнением с тремя неизвестными?
- Но и счастье, похожее на дважды два... Это же такая скука…
И он иронически улыбнулся.
ГЛАВА 4
В ладони асфальта дождь налил голубой воды. Как усталые птицы, в неё опускались узорчатые грустно-жёлтые листья клёна. Все меньше и меньше становилось зеркало воды - это закрывались голубые глаза лета и кротко, умиротворённо улыбались.
Откинувшись на ребристую спинку скамьи, я задремал. Не знаю, может быть солнышко так ласково пригревало, а мне чудилось, что моё лицо ласкали тёплые женские руки. Потом мне грезилась Джоконда. Её глаза были похожи на голубые, засыпавшие глаза лета - грустные и доверчивые...
Спал я долго и крепко. До того крепко, что, когда проснулся, никак не мог понять, где я. Сквозь ещё не исчезнувшую пелену сна все окружающее казалось неправдоподобно ярким и призрачным.
На скамейке напротив сидела женщина в закрытом строгом платье. На тёмном шёлке - блёклые цветы, будто не нарисованные, а настоящие, кем-то брошенные на платье. Чёрные волосы собраны на затылке в узел. На смуглом лице - чёрные глаза. В лучах солнца женщина казалась выхваченной из темноты светом прожекторов, направленных на неё в упор. Я не мог себе сказать, настоящая эта женщина или призрак, тем более что она действительно немного походила на Джоконду. Я даже видел её где-то. Но где? Когда? Боже, Люда?! Да! Та самая Люда, с которой я дружил в институте. Дружил, любил и распрощался. Помню, она, не стыдясь людей, плакала, когда шла за вагоном. Ни упрёка, ни мольбы - только боль. Потом густой пар окутал Люду, а когда он рассеялся, её уже не было. Словно она поднялась вместе с паром к небу! И вот теперь, через три года, опустилась. Как долго её не отпускали облака. А как они её изменили! На висках не было седины, а чудилось, что она есть там. Её будто обточили ветры. В глазах - тоска. С худенького плеча траурной лентой спускался шарфик.
Мне бы броситься к ней и закричать, как бывало: «Здорово, Людка!» А если она уже не Людка, а Людмила Петровна! И мои руки опустились.
Люда захлопнула книжку, улыбнулась ласково и спросила:
- Проснулся?
- Проснулся, - негромко ответил я и машинально подошёл к ней.
Подошёл. Хотел протянуть обе руки (а если она уже не Людка?) и протянул одну.
А она протянула обе и, не скрывая радости, смотрела на меня. Я осмелел от этого и положил свои руки на её тёплые розовые ладони.
- И давно ты здесь сидишь? - спросил я у неё.
- Давно.
- А почему же не разбудила меня?
Она пожала плечами и ничего не ответила. Мы немного помолчали, глядя друг другу в глаза, отыскивая в них что-то нужное для себя. И нашли. Тогда я уверенно сказал:
- Здорово, Людка!
- Здорово, Генка! - ответила она. - Пойдём ко мне. Чай пить.
Так бывало всегда, когда мы осенью возвращались с каникул в институт, так было и теперь.
Держась за мой локоть, чуть-чуть приотстав, будто выставив меня напоказ людям, она шла и рассказывала, где побывала за эти три года, как жила. Я осторожно вёл Люду среди людей и машин. Я больше слушал её голос, чем вникал в смысл слов, и всё-таки понял. Люда после института успела побывать и в Сибири, и в Средней Азии, ходила по разбитым дорогам строек, жила в палатках и бараках, а сейчас уже второй месяц с удовольствием и увлечением работала на Сталинградгидрострое.
Мне вдруг показалось, что не три года прошло с тех пор, как мы с ней расстались, а всего лишь три летних каникулярных месяца.
Так было, пока мы шли по оживлённым улицам, а когда вошли в парк, все изменилось, потому что теперь я не только слушал её, но и смотрел на неё.
Худенькая, стройная, она была похожа на девчонку. Шарфик весело играл на ветру. Её маленькие туфельки озорно разбрасывали кучки сухих листьев и, казалось, почти не касались земли. А я чувствовал себя пожилым и усталым.