- У вас есть десяток правых и левых рук. Может быть, вам не хватает одиннадцатой, которая работала бы за этот десяток?
- А вы не из вежливых.
- К счастью, в такие часы не обладаю качествами ваших помощников.
- Уходите!
И к чёртовой матери, кучей мусора с обрыва полетела моя конструкция. Но, странное дело, меня это не огорчило. Я почти бежал по коридору и обдумывал новый коварный приём, с помощью которого смог бы всё-таки через два часа привезти Дмитрию кислород.
- Геннадий Александрович! - раздалось позади.
Я оглянулся. Это был начальник нашего управления. Он догнал меня, взял за плечи и повёл обратно.
- Молодец, молодец, - шептал он, а потом остановился и посмотрел на меня так, будто увидел первый раз.
- Послушай, - сказал начальник, - и сколько тебе ходить в диспетчерах? Пора подаваться на серьёзную инженерскую работу. Подумай об этом...
Когда мы вошли в кабинет начальника строительства, я с ужасом увидел, что там было полно людей, которых я раньше не заметил.
Начальник строительства скупо улыбнулся и сказал:
- Сейчас поедете с главным диспетчером и заберёте со склада весь кислород... Молодец! Извините меня. Но вежливость и в таких случаях совершенно необходима... Будьте здоровы, обливайтесь водичкой.
Все засмеялись. Я увидел заместителя начальника, сидевшего уже тут, и расхохотался.
Через час машина повезла к нам кислород. И тут моё возвышенное настроение достигло высшей точки, я почувствовал его дьявольскую тяжесть. По-моему, мешок соли и возвышенное настроение весят одинаково.
На берегу Волги под канатной дорогой была насыпана куча красного песка высотой с пятиэтажный дом. Вот туда я и пошёл, чтобы сменить свою возвышенную тяжесть на лёгкий лирический покой.
Снял пиджак, шляпу и сел на крутом склоне кучи песку. Крошечными корабликами плыли по воде жёлтые ивовые листья. Тихие волжские волны казались им, наверно, океанскими штормовыми волнами, да и сама Волга была для них океаном. Многие из этих листьев найдут свою пристань на волжских берегах, а счастливчики увидят настоящую морскую волну, настоящие штормы.
По тёмной воде, наискосок через всю реку лежала переливчатая солнечная дорога к Сталинграду. Я закрыл глаза.
Дрёма спустилась ко мне и принесла с собой сладкие, неуловимые небылицы. Мне всегда хочется запомнить хотя бы одну из них, и никогда сделать этого не удаётся. Я закрываю глаза и изо всех сил стараюсь запомнить все, что вижу. Когда кажется, что запомнил на всю жизнь, открываю глаза и… пусто. Ничего не понимаю, только бьётся взволнованное сердце. Я сержусь на себя, снова закрываю глаза, и все повторяется снова.
В этот раз я сердился на себя ещё и за то, что в рабочий день сидел и ловил неуловимые небылицы. В кои веки проработал несколько часов с вдохновением и сразу возомнил себя героем, выдал себе право на безделье.
Поругав себя немножко вот таким образом, я встал и пошёл заниматься делами. А их всегда хватает, если тебе хочется работать.
Пришёл на эстакаду и сразу же так закружился в своих делах, что забыл пообедать, чего со мной почти никогда не бывает. Что-что, а насчёт обеда у меня железная память.
К концу рабочего дня я был настолько размочален жарой, что мог бы уснуть даже на гвоздях. Но какая-то душевная радость, лёгкость весь день не покидали меня. Я больше ни разу ни с кем не поругался, хотя у диспетчера в любое время предостаточно оснований для этого. Да не только оснований - это его потребность. У него чешется язык, першит в горле с самого утра, видно, это профессиональная болезнь. Он испытывает великое облегчение, если ему удастся что-нибудь «пробить» или «выбить» с помощью своего горла. Да, кстати говоря, у диспетчеров на стройках никакого другого оружия и нет. Вот разве ещё остроумие, умение выкручиваться. Высшим профессиональным шиком считается способность укусить себя за спину - сделать почти невозможное. Ещё одно диспетчерское качество служит ему оружием: широта натуры, умение всем все обещать. И происходит это вовсе не потому, что диспетчеры такие уж плохие люди, а потому, что обязанностей у них столько, сколько звёзд на небе, а власти, прав - с гулькин нос.
Ну вот. В тот день я ни с кем не поругался. Больше того, когда меня ругало начальство, все равно испытывал приятное ощущение настоящего бытия, будто спустился на землю после долгой разлуки с ней. И так соскучился по земному, что неприглядное казалось красивым, суетное - возвышенным.
Весь день мне вспоминалась Люда. Мне хотелось, чтобы она была рядом со мною, смотрела на все моими глазами, волновалась, как волновался я.