Встретился я с ней под вечер. Она стояла внизу - в заармированном блоке - с Дмитрием и размахивала руками. Он тоже отчаянно жестикулировал. Потом они, будто на штурм крепостной стены, лезли по арматуре.
С высоты в тридцать метров они мне казались быстро дёргающимися фигурками из мультфильма.
По решётчатой лестнице, собранной из железных прутьев, я спустился к ним.
- Что ты мне торочишь, что ты мне торочишь? Чего ты меня за советскую власть агитируешь? - со злостью кричал Дмитрий. - Ты ещё благополучно сосочку сосала, а я танком учил некоторых почтению к советской власти...
- Никто тебя не учит, но и меня не считай глупенькой девчонкой, - тоже распалясь, кричала Люда. - Акта не подпишу, пока не сделаешь все, что я сказала.
Её волосы выбились из-под берета, растрепались. Можно было подумать, что это Дмитрий таскал её за косы.
Я знал Люду весёлой и ласковой девушкой. Она умела сердиться, но выходить из себя не умела. А сейчас перед Дмитрием была разгневанная женщина, мало знакомая мне. Я весь день хотел, чтобы она смотрела на все моими глазами, а у неё, оказывается, свои зоркие глаза. Эта независимость меня немного пугала и в то же время радовала.
Не знаю, как у кого, а у меня есть раздвоенность. С одной стороны, я хочу видеть свою будущую жену человеком вполне самостоятельным, равным мне. А с другой стороны, на моем, на нашем корабле жена должна быть помощником капитана, потому что своего капитанского мостина я не уступлю. Двух же капитанов на одном корабле не бывает.
Особенно сильными у меня бывают сомнения, когда читаю четвёртую страницу нашей газеты. Мне кажется, люди только и делают, что разводятся - выбрасывают за борт капитанов или выбрасываются сами. Причём вот что интересно. На свадьбу приглашают только избранных, друзей своих, родственников, а на разводы - всех, будто развод это самое главное... Платишь за газету двадцать копеек, с удовольствием читаешь интересные информации, радуешься первой атомной электростанции, полярникам, живущим на Северном полюсе, хирургу, сделавшему операцию на сердце. Тут бы мне отложить газету и сказать себе: «Ах как хорошо!» Так нет же. Жирными чёрными буквами подводится твоему настроению иная итоговая черта. Мне кажется, я даже слышу ехидный голосок: «Электростанции строятся, а семьи разрушаются. Не верите? А вот вам и адресочки. А сколько у нас газет по всей стране выходит? Не прикидывали? Прикиньте и узнаете».
Но в эту минуту я смотрел на сильную, властную Людмилу - и гордился тем, что она моя, что её сила - моя сила, её властность - моя властность. Не знал, доплывём ли мы с ней на одном корабле в назначенный порт, но не плыть с ней не мог. И не надо гарантийного письма, и не будет в газетах жирных буковок ниже подписи редактора, нет, не будет!
Дмитрий заметил меня, когда я с трудом пролез между толстыми стальными стержнями и подошёл к ним совсем близко.
- Геннадий Александрович, поди сюда... Скажи ты этой упрямой женщине, что мы честные люди.
Страсти, кажется, улеглись. Он улыбался. Да и Люда, увидев меня, улыбнулась. Доверчиво, даже немного покорно - обрадовалась, как радуется женщина своему возлюбленному.
Я вспомнил, как утром меня отхлестал Дмитрий, и покраснел.
Дмитрий заметил это, угрожающе вытаращил на меня глаза, показал кулак. Люда, кажется, что-то поняла, тоже покраснела, закусила губу, потупилась. Потом подняла на меня чёрные глаза, я увидел в них неведомый мне огонёк. Что он означал? Потом огонёк расплылся, глаза горестно улыбнулись.
- Чего же ты молчишь? - спросила Люда. - Расскажи о честности.
- О-о... о какой честности? - с трудом выдавил я из себя.
Тонкие губы Дмитрия были сложены в злую усмешку и шевелились. Люда рассмеялась.
- О совести арматурщиков, о том, как они обхаживают приёмную комиссию, клятвенно обещают немедленно исправить мелкий, как они говорят, брачок и как блоки идут под бетон всё-таки с браком.
Подшучивая друг над другом, припоминая разные грехи, мы говорили о совести арматурщиков, о браке в работе, о приписках.
Дмитрий убедился, что Люда так-таки и не подпишет приёмного акта, пока не будет устранён брак, и сказал:
- Я дам команду Ильичеву, он мигом тут наведёт порядок. А вы пока погуляйте. Домой вместе поедем.
- Если Ильичёв будет исправлять, то я могу и сейчас подписать акт, - сказала Люда. - Он честнее вас всех. А впрочем... Не буду подписывать, а то и он испортится.
Мы с Людой поднялись на эстакаду.
- Постоим здесь, - сказала она, - или пойдём вон туда, к камышам.
Внизу, у продольной перемычки, отделявшей Волгу от котлована, было такое интересное место: на уровне дна реки росли буйные камыши, молодые кустистые вербы и густая высокая осока. По зелёному обомшелому откосу сбегала струйками вода, просочившаяся сквозь перемычку из Волги. Струйки сливались в прозрачный поток, который омывал и питал влагой небольшой бугристый полуостровок. Неизвестно каким образом туда попали корневища вербы, семена осоки и камыша, но за три года, после того как был вырыт котлован. маленький полуостровок превратился в труднодоступный уголок дикой, нетронутой природы. С одной стороны его ограждал быстрый поток, а с другой - серые отвесные завалы бракованного бетона, который выбрасывали с завода.