В летние месяцы здесь, по обыкновению, была страшная жара, над котлованом ветер носил тучи горячего песка, а внизу, в зарослях, бывало тихо, прохладно. Воздух там всегда оставался чистым, пахло сыростью и зеленью. Над заплесневевшими крошечными озерками роились комары, пели птицы в вербах. А однажды я видел там водяную крысу и слышал настоящего соловья.
Вот к тем камышам мы и пошли с Людой в этот раз.
Дорогой мы говорили о всяких пустяках. Она была весела, рада встрече со мной. Я тоже старался быть весёлым, но возвышенное настроение, владевшее мной целый день, покинуло меня. И оно никогда не вернётся, думал я, если сегодня, сейчас же не объясниться с Людой.
Мы не стали спускаться по бетонной круче к камышам, а просто отошли в сторону от дороги и сели на песок у замшелого откоса, где из водяных струек рождался поток.
Камыш и осока были ещё свежи и зелены, а на вербах уже совсем мало осталось жёлтых листьев. Солнце косыми лучами из-за песчаного гребня насквозь пронизывало поредевшую чащу. Чуть тронутый вечерней золотинкой свет лежал на темно-зелёных лужах, на влажном песке, на опавших листьях.
Летом солнцу никогда не удавалось так глубоко забраться в чащу, и теперь оно смотрело в её глубину, как на внезапно разгаданную тайну.
Люда жмурилась от пристального взгляда солнца и тоже любовалась светлой грустью ранней осени.
- Люда, - едва слышно сказал я.
- Что? - тоже очень тихо отозвалась она.
- Я хочу... Я должен сознаться…
Люда не шевельнулась, ни один нерв не дрогнул на её лице.
- Ты уже сознался. Давай уговоримся: никогда не будем портить друг другу жизнь раскаяниями. Нам надо с тобой найти что-то настоящее - простое и чистое...
И хотя Людмила была по-прежнему спокойна, я почувствовал, что в её душе пронеслась буря - короткая и жестокая.
В следующее воскресенье мы пошли в загс.
Высоко в блёкло-голубом небе летели к Каспию журавли и тревожно трубили: не то прощаясь с кем-то, не то зовя кого-то с собой, не то рассказывая друг другу нечто печальное, как солдаты в отступлении.
Летели на своих призрачных корабликах паучки-странники. Летели в одиночестве, каждый сам по себе. И может быть, от этого их полет был так печален и сами паутинки казались обрывками чьих-то мыслей.
Люда, несмотря на теплынь, надела новое осеннее пальто, шляпу. Нас тоже заставила одеться - ей казалось кощунством идти в загс налегке.
Когда мы все были готовы выйти на улицу, Мадина - подруга Люды, врач - остановила нас. Она достала из чемодана чёрную четырехгранную бутылку без этикетки.
- Я не знаю точно, - сказала Мадина, - но, наверно, этому вину больше лет, чем нам всем вместе. Мне прислал его прадед. У него был целый бочонок такого вина. Перед тем как проститься с людьми, он роздал вино своим правнукам и правнучкам. По его желанию, каждый из нас должен распить это вино только на своей свадьбе. Я решила отдать половину Людмиле. А остального хватит, чтобы отметить в будущем и моё счастье? Так ведь?
Мадина налила чёрным густым вином пять крошечных рюмочек.
- Пусть ваша любовь и наша дружба будут такими крепкими и долголетними, как это вино, - сказала Мадина.
Олег снял очки. В его меланхолических глазах появилась живая горячая искорка.
- Наши мудрые отцы были заняты великими делами, - сказал он, припрятав в губах усмешку, - у них не было времени, чтобы выдумать для нас красивый ритуал на случай посвящения в тайну брака. Мы просто записываемся, а потом пьянствуем. Я предлагаю выпить эту древность за счастье наших друзей на виду у всего города. Выйдем на балкон.
- Я - за, - восторженно ответила Мадина, - и на своей свадьбе сделаю так же.
- Если у вас будет балкон, - заметил Олег.
- Я тоже за балкон, - нахмурившись, проговорил Дмитрий, - только не люблю безусых «мудрецов».
Коротко и весело прозвенели стаканы. Вино вспыхнуло на солнце ярким пламенем.
Я выпил и почувствовал, что превращаюсь в горячее облако. Может, и улетел бы, да тут были Люда и друзья.
Все стали целовать нас.
Мадина осталась дома готовить праздничный стол, а мы пошли. Дмитрий и Олег впереди, я и Люда сзади. Получилось что-то вроде маленькой процессии.