Иногда, случалось, Дмитрий говорил:
- Свари картошки. Я сейчас...
Он приносил водку и ставил её под кран на кухне. Вода журчала, бухтела, ударяясь о чугун раковины, веером рассыпалась по полу. На электроплитке в старой алюминиевой кастрюльке с одной ручкой, которую привёз с собой Дмитрий, тоже бурлила, кипела вода. Дмитрий в это время ходил по коридору, прислушивался к говору воды и мял какие-то неподатливые мысли...
Я ставил картошку на стол, Дмитрий откупоривал бутылку, споласкивал стаканы...
Водку он пил с мучительной брезгливостью, а выпив, с наслаждением нюхал кусочек селёдки, пропитанной крепчайшим уксусом, а потом говорил:
- О-ой, какая гадость. Вот гадость.
- Зачем же пьёшь?
- А ты думаешь, другие знают?
Выпив граммов сто пятьдесят, Дмитрий хмелел и ничего уже не ел, а только обсасывал селёдочные косточки. Его глаза маслились блаженной улыбкой, и он таинственно говорил мне:
- Давай немножко споём. Тихохонько.
Я вёл мелодию, а он, захватив в пятерню литой подбородок, облокотившись на стол, глухо, задумчиво вторил:
...И припомнил я ночи иные
И родные поля и леса...
Такие вечера мне нравились, но они случались редко, потому что Дмитрий чаще всего приходил домой поздно и уходил рано.
Иногда мы с ним не виделись по нескольку дней. Тогда я скучал о нем, хотя в то время и не мог ещё считать его своим другом. Он меня почти никогда ни о чем не спрашивал, я его - тоже. Знал я, правда, что после войны он заочно учился в институте, работал на строительстве Волго-Дона, Куйбышевской ГЭС. А у нас в управлении говорили о нем, как о знатоке арматурного дела. Но ради чего он живёт на белом свете, о чем мечтает? О чем горюет?
ГЛАВА 2
За моей спиной засигналила машина.
- Вы что, молодой человек, не слышите? Размечтались? Это наш кустик. Вам придётся перекочевать.
Так кричала мне девушка в белом переднике, стоявшая на подножке машины. Её полные руки, оголённые до локтей, обожжены солнцем. Волосы на голове тоже красные, будто их тоже обожгло солнце. На белом круглом лице - веснушки и большие голубые глаза. И не поймёшь, что ярче: солнце, веснушки или глаза.
- Ой! Чего вы так на меня смотрите? - крикнула мне девушка. - Уходите. Мне надо торговать.
За машиной уже выстраивалась очередь купальщиков.
- Дави его!
- Хо-хо-хо-хо!
- Да здравствует пиво холодное!
- Машенька, ты стой в очереди, а я сбегаю за бидоном.
- Осторожненько бегай, тебе это вредно!
- Николай, достань-ка мне с машины кусочек льда.
- Эх, я бы для такой девушки весь ледник из города перетащил.
- На чужой каравай рот не разевай!
А буфетчица все смеялась...
Где я? Кто эти люди? Курортники на черноморском пляже или наши гидростроители? Почему так ослепительно смеётся буфетчица? Почему смеются все?
...Мне за тридцать... Нет, нет... Мне двадцать шесть... шестнадцать... Не знаю сколько... Я иду с рыбалки домой. На кукане полтора десятка краснопёрок и большущий окунь. Он ещё живой, топорщит свои иглы, раздувает щеки. Полотняная штанина у меня разорвана почти до самого пояса, но это не беда - ведь я несу целую кучу рыбы. И хотя я ещё мал и не знаю, что можно любоваться большими каплями росы на тоненьких травинках, молодым румяным солнцем, я всё-таки радуюсь и пою песню, слова которой мне совсем неведомы...
Из озорства я толкнул берёзу. С её листьев посыпалась холодная роса и щекочет меня. Я хохочу и с визгом бегу по высокой траве. Но вот я остановился и со страхом посмотрел в сторону.
Под шатром тонких высоких вязов стоит маленький ошелёванный домик под железной крышей. Окна закрыты ставнями и забиты досками крест-накрест. Вишнёвый садик, двор заросли крапивой и коноплями. Мне почудился в этих зарослях дед Мазуха - колдун, который жил когда-то в этом, теперь заколоченном и всеми забытом домике.
Я сорвался с места и помчался домой. Две рыбёшки сорвались с кукана, но от страха я не мог остановиться, чтобы поднять их...
Теперь уже не помню, сколько времени Мазухин домик стоял с забитыми окнами. И вот однажды, когда по всей деревне цвела сирень и мальчишки уже бегали босиком по холодной земле, в него приехал Стефан Адамович Млинский.
По песку клячонка с закисшими глазами едва тащила телегу. Колеса телеги до того вихляли, что мне казалось, они вот-вот соскочат и раскатятся в разные стороны. На телеге сидел возница в допотопном армяке, сзади него - полная женщина в шляпе, похожей на медный таз, в котором мама варила варенье, рядом с ней - девочка в клетчатом пальто. Женщина томилась от усталости, а дочка смотрела на наши хаты, на разбитую дорогу и на людей в грубой сельской одежде так, будто извинялась перед ними за свой нарядный вид, за свои розовые щеки.