Впереди этого забавного экипажа шагал мужчина с остренькой бородкой, в золотом пенсне. Он щурил глаза, быстро-быстро поворачивал маленькую голову и резко, как шпагу, выбрасывал вперёд трость. При этом он пел какую-то весёлую песню.
На него из каждой калитки смотрели будто на бродячего комедианта, а он не смущался и добродушно со всеми здоровался, словно со старыми знакомыми.
Вскоре этот человек в пенсне, уже без трости, сюртука, пришёл к нам и отрекомендовался:
- Стефан Адамович Млинский. Композитор. Ваш новый сосед. Постоянное место жительства имею в Москве, но сейчас работаю над большим музыкальным произведением о Конармии, вот и приехал сюда - поближе к историческим местам. Да и вообще, знаете ли, я по рождению мужик, и меня тянет к деревне, к мужицкой мудрости... Я пришёл к вам представиться, а заодно одолжить косу и ведро с верёвкой.
Я смотрел на Млинского во все глаза. Сначала решил, что он тоже колдун, раз приехал жить в Мазухин дом, но потом переменил своё мнение: уж очень простым и весёлым человеком он выглядел, ничего в нем не было от колдуна.
- Ну-с, а тебя как зовут, молодой человек?
Я, задыхаясь, ответил:
- Ну и чудесно, Геночка. Я всех вас, дорогие мои соседи, приглашаю завтра на новоселье, а ты, Гена, можешь пойти со мной и сейчас, если, разумеется, хочешь.
Мы пошли. У меня дрожали руки и ноги от страха - было боязно войти в дом, где жил когда-то колдун с мохнатым чёртом.
У калитки, на той самой скамейке, где когда-то целыми днями просиживал дед Мазуха, сидели жена Стефана Адамовича и дочка. Они о чем-то весело говорили, смеялись. Мне казалось, что сейчас раздастся грозный голос деда Мазухи, зашатается и провалится под землю скамейка. Но, к моему удивлению, ничего этого не случилось.
Мне никогда не забыть того дня. Со скрежетом отмыкались заржавевшие замки, открывались двери, срывались кресты с окон. Мы входили в пропахшие паутиной и пылью комнаты, в мрачный сарай. Мы открывали окна, выгоняли из дома застоявшуюся жуткую тишину. Таскали из колодца холодную воду, пахнущую ручьями и весенней землёй. Лили её из вёдер, прямо на пол, обливали бревенчатые стены, скамейки... По комнатам гулял свежий ветер, плясали солнечные зайчики.
В доме стало холодно от воды и ветра, ни в одном закоулке не осталось затхлого запаха.
Анна Павловна (так звали жену Млинского) сказала:
- Здесь я теперь и без вас управлюсь. Идите во двор и повыдирайте крапиву. Она мне действует на нервы.
Потные, раскрасневшиеся, мы работали целый день без устали. Радовались весеннему солнцу, своему весёлому труду. А когда солнце коснулось краешком дальнего леса, зажгло глыбы облаков, Анна Павловна с засученными рукавами, в подоткнутой юбке, очень похожая на наших деревенских баб - вышла на крыльцо и скомандовала:
- Кончай работу! Умываться! Ужинать!
В кухне жарко горела русская печка, выбрасывая из своего жерла поток красного пляшущего света.
И оттого, что для меня колбаса была редким лакомством, и оттого, что проголодался за день, я глотал еду, как утёнок, совсем не пережёвывая.
- А теперь, - сказал Стефан Адамович после ужина, - я расскажу вам сказку. Хотите?
- Хотим, - дружно ответили мы с Наташей - дочерью Млинского.
Во дворе зажгли костёр из скошенного прошлогоднего чертополоха и крапивы, разостлали одеяло, расселись на нем поудобней и стали ожидать Стефана Адамовича. Он пришёл с крошечным чемоданчиком. Раскрыл его, достал оттуда две чёрные трубки с какими-то блестящими штучками на них. Сложил эти две трубочки - получилась одна.
- Ты видел когда-нибудь кларнет? - спросил у меня Стефан Адамович.
- Нет.
- Тогда посмотри. Даже можешь подержать его в руках.
Я держал кларнет, и у меня дрожали пальцы.
- На сегодня хватит. Давай его сюда. Тебе мама, должно быть, много рассказывала сказок?
- Ага.
- Вот и чудесно. Я буду играть, а ты думай о сказках и тогда все увидишь.
Не знаю, сколько прошло времени, как начал играть Стефан Адамович, не знаю, что он играл, но мне показалось, что я в лесу. Недавно прошёл сильный грозовой дождь. Выглянуло солнце, запахли цветы, запели наперебой птицы.
Я уставился на красное пламя и стал думать о ведьмах, которые варят зелье и пляшут вокруг огня. Но странное дело, ведьмы с волчьими клыками виделись мне не страшными, а смешными. Все получалось наоборот. И только когда я стал думать о Коньке-Горбунке, о добром Иванушке, все стало на свои места. И уже не знаю, чем это объяснить, но я в пламени костра до того ясно увидел хрустальные замки, Жар-птицу, что мне захотелось войти в костёр и пощупать все своими руками.