Рабочие в брезентовых костюмах, в плащах сидели на палубе насквозь промокшие, будто попали под проливной дождь.
Все молчали, всматриваясь в непроглядную мглу, слушали тревожное завывание сирены, шорох льдов за бортом.
Олег, сняв очки и тяжёлый промокший берёт, неподвижно сидел в распахнутом плаще. На его курчавых волосах лежали капли воды. Время от времени эти капли собирались в крошечные ручейки и сбегали за воротник. В резиновых сапогах мёрзли ноги, мёрзли колени под мокрыми, прилипшими к телу брюками. Язык распух, стал жёстким, как рашпиль, будто Олег курил не табак, а сухие листья. И всё-таки курил сигарету за сигаретой...
Когда на заводе Сергей Борисович говорил с ним о трудном, ответственном задании, он не вникал в смысл слов, а просто смотрел на начальника и думал: почему раньше не замечал на его щеке родинку, во взгляде мягкую отеческую доброту? Почему многие считают начальника чёрствым человеком и не знают, что он любит грустные, протяжные песни, любит помечтать, как мечтают девушки и безусые юнцы.
И вот Олег на крохотном катере. Штормующий туман, тревожные вскрикивания сирены, подозрительный шорох льда за бортом, нахохлившиеся, почти невидимые люди... Пусть здесь сыро и неуютно, пусть за воротник струится омерзительный липкий холод. Олег не откажется, ни за что не откажется от этого опасного крохотного мирка величиной в несколько шагов. Здесь никто не посмеет напомнить ему о нелепом существовании «ракетки в очках», никто не станет смотреть на него, как на столичного пижона и героя трёх нокаутов.
Как взрослые люди с радостью и умилением вспоминают о своих мальчишеских грёзах, со снисходительной улыбкой думают о наивных мечтах и заблуждениях юности, так и Олег перебирал в своей памяти недлинную свою биографию и улыбался.
Пробивая толщу водянистого тумана, откуда-то прилетела на катер песенка.
...Во поле берёзонька стояла,
Во поле кудрявая стояла...
Она прилетела из неугомонного большого мира. С самого раннего детства Олег знал эту нехитрую песенку. В Подмосковье, неподалёку от их дачи, посредине поля росла молодая берёза, и Олег свято верил, что именно про неё и сложена эта песня.
Теперь он уже взрослый, а всё-таки ему приятно думать и верить, что именно про ту берёзу, про его детство сложена эта хорошая песня.
Схлынула волна тумана. Косой луч солнца ударил в тёмную волжскую воду, скользнул по обмытым синим льдинам. Совсем рядом показался из тумана песчаный берег. Телеграфные столбы, будто невзначай, в баловстве, сбежали с насыпи в ледяную воду, ахнули и вытянулись, высоко подняв перекладины-плечи... Вырванный с корнями из земли, кружился в водовороте начавший зеленеть кустик ивы...
Катер приветливо отсалютовал берегу длинным гудком и пристал к барже, гружённой камнем. Олег сошёл с катера последним.
- Олег Степаныч, - крикнул уже с берега Ильичёв, - вы с ребятами подождите здесь, а я пойду узнаю, где наши хоромы и перины пуховые.
На корме баржи сидела старуха в ватнике и крутила ручку небольшого барабана, на который наматывался трос. Олег подошёл поближе. На тросе поднималась из воды сетка, а в сетке билась пара отменных лещей.
Старуха оглянулась и заговорила:
- Вот они, соколики, вот они, тузики-голопузики! Подай-ка, парень, сак. Мы их сейчас...
Она ловко выхватила сачком лещей из сетки, бросила их на палубу и опять стала опускать сетку, приговаривая:
- Ловись, рыбка, большая и маленькая. Большую изжарим, а маленькую на волю вольную выпустим.
Олег с любопытством смотрел на ловкую, крепкую старуху. Она закончила дело, повернулась к нему обветренным скуластым лицом и простецки, приветливо сказала:
- Хочешь жареного лещика с керосинцем? Пойдём угощу... Э-э, да ты весь синий, замёрз. Заходи, обогрейся малость и обсушись, а тем временем и жарёха у меня поспеет.
Она чуть не силой втащила Олега в натопленную тесную каюту и бросила коротко:
- Раздевайсь! Сушись. Грейсь.
А сама засучила рукава, начала чистить лещей - только чешуя с треском разлеталась во все стороны.
Олег раздеваться не стал, только расстегнул телогрейку и подался грудью к печке.
- А вы что делаете на барже, бабушка?
Быстро орудуя ножом, она объяснила:
- Дед мой шкипером на этой барже ходит. Плох становится, так я ему помогаю шкиперить. Я покрепче его буду. Кость у меня потвёрже и характер упористей.
- Вы говорили, что лещи с керосинцем. Это почему?
- Вот те и почему. Заводов-то вон сколько понагромоздили. Всю погань мазутную выливают в Волгу. А рыба-то она в воде живёт... И штрафуют директоров, да они штрафы-то не из своего кармана платят - из государственного. Один тракторный каждый год два миллиона платит. И посмотри, какую хитрость применяют, посмотри, как план составляют: столько-то миллионов на рабочую силу, столько-то на железо и два миллиона - на штрафы - неужто есть такая статья, на штрафы? А её и нету. Да ведь керосином пахнет - это полбеды. А икра-то красной рыбы и белорыбицы в этом мазуте почти вся заживо погибает. Вот оно главное...