- А ты-то её откуда знаешь? - спросил Павел Петрович Олега.
- Меланья Фёдоровна на своей барже камень нам возила, когда Волгу укрощали.
Меланья Фёдоровна сидела за столом рядом с Олегом. В белой косынке, в цветастой блузке.
- Мы вчера с дедом преступление сотворили, - говорила она, хитро подмигивая, - да и то сказать, осерчали сильно. Праздник подходит, на Волге живём, а уж и забыли, когда осетрину ели. Что же, говорю деду, директора заводов всякими мазутами миллионы рыбы изводят, и им ничего, а нас, говорю, наистарейших волгарей, неужели за одну рыбёшку повесят? Ну и взяли сеточкой одного осетренка на пятнадцать килограммов... А сегодня-то утром вспомнила про Олега. Парень, думаю, застенчивый, из Москвы, одинокий, у кого о нем душа поболит, как не у меня. Вот и принесла ему свежины. А он, пойдём да пойдём, говорит, к моим лучшим друзьям. Что ж, подумала, с друзьями стаканчик пропустить можно. Ой, совсем забыла! Дед-то мой дома ждёт меня не дождётся!
- А неужели он по тебе все как по девке скучает?
- Чудак ты. Петрович. Самая сильная любовь только и бывает это в медовый месяц да в старости, перед смертью. А Сергеевна твоя где? Никак у сынов.
- У сынов.
- Тоже поди по ней скучаешь?
- Скучаю. Немного. - И Павел Петрович нахмурился.
Меланья Фёдоровна после первого тоста ушла.
Послеобеденное солнце светило прямо в окно. На столе, возвышаясь над снедью и вином, стояли в кувшинах букеты алых цветов. По старой дружбе их достал в оранжерее Олег.
В одних трусишках, разбросав ручонки, спала на тахте Светланка. Рядом с ней кукла. Тоже в одних трусиках, тоже «спала».
У дверей на вешалке висел серый льняной пиджак Олега и серая шляпа. Мне казалось, что на них лежала пыль дальних дорог. Он сидел среди нас и самыми обыкновенными скупыми словами рассказывал о шутихе, об укрощённой Волге.
Павел Петрович, одетый в вышитую рубаху, лениво жевал корочку хлеба, жмурился. Шевелились его усы, двигались глубокие морщины. Вот теперь-то Олег ему нравился.
Дмитрий улыбался глазами-криничками: «Видите? А что я говорил? Вон какой славный парень наш Олег».
Вера и Люда откровенно восторгались Олегом...
Ну, а я? Я тоже, слушал его и тоже был доволен тем, что все так хорошо получилось. Мне казалось, что я, Олег, Павел Петрович, Люда, Вера, Дмитрий, Светланка и даже её кукла - все мы прожили вместе много лет, так много, что даже и не вспомнишь, когда это началось. «Передай всей нашей семье привет», - так сказал Олег, когда прощался со мной там, на берегу. Он прав, мы - семья. Большая и дружная...
Я не заметил, когда закончил свой рассказ Олег. Услышал только голос Павла Петровича:
- А ну, девоньки, приготовьте чаек, а мы пойдём подвигаем шахматишки.
- Двигайте, - сказал я, - а мы с Олегом будем вас веселить. Покрутим пластинки.
Мы перешли в нашу комнату. Я поставил долгоиграющую пластинку. Олег поманил меня к окну.
- Посидим, поговорим немного, а?
Мы закурили.
- Вы знаете, я сейчас живу в постоянном страхе, - сказал Олег.
- Странно. Чего же ты боишься?
- Раньше жизнь мне казалась неинтересной. А сейчас у меня появились радость, цель, я, кажется, понимаю теперь вкус жизни...
- И отлично! Что же здесь плохого, чего ты боишься?
- Уж очень легко и просто пришло все это ко мне. До того просто, что кажется ненастоящим. Как я боюсь, очень боюсь, что вот сейчас или через минуту возьмёт и рухнет и любовь и шутиха... моё сегодняшнее счастье...
- Чепуху ты говоришь.
- Это не чепуха.
Олег горько улыбнулся, надел очки и посмотрел в окно. Там праздничная компания отплясывала под гармошку «Трепака».
- «Веселье - это награда». А ведь правильно, черт возьми. Вы смогли бы вот так, на улице, отплясывать? Вам это не показалось бы диким?
- Я смог бы, а ты?
- Конечно! Пойдёмте!
И он стал тащить меня за руку, как когда-то я его тащил на дождь, на ветер. Я хохотал и сопротивлялся.
- Эх, вы! Смотрите!
И Олег опрометью выскочил на улицу. Компания на минуту оторопела от неожиданности, а потом расступилась и стала хлопать в ладоши.
Олег подмигнул мне и пустился в какой-то бешеный пляс. Вместо платочка у него в руках были очки, и он помахивал ими над головой. Ногами выписывал замысловатые кренделя, делал присядку не в такт музыке и смеялся, смеялся! А потом выпрямился, торжествующе глянул на меня, глубоким, до земли, русским поклоном поблагодарил компанию. Ему бурно аплодировали.
Пришёл в комнату раскрасневшийся, запыхавшийся, с озорным огнём в бирюзовых глазах.
- Это вам за тот вечер, за бурю. Помните?
- Помню.
- Квиты?
- Квиты.
- Вот так я вас. На обе лопатки. А теперь вот что... - Он сел рядом со мной и заговорил почти шёпотом: - Помните один старый наш разговор? Мне было смешно слышать, что объяснение в любви - это очень трудное дело. И Вере объяснялся в любви спокойно, а вот перед Валей я робею. И самое главное - не пойму, любит ли она меня?