Не сейчас, не это. Так слишком благородно. Не смеются ли над ним они, чьи лица видны сквозь туман боли?
Нет ли там и его лица, в чьих глазах жалость к самому себе?
Его собственный призрак?..
Но избавиться от чувства глубокого удовлетворения он не мог. Впервые оно было настолько всеобъемлющим.
Мозг затуманили боль и позор ритуального унижения.
Он слишком ослаб, чтобы нести тяжелый деревянный крест, и для этой цели римляне наняли сирийца, тащившего на Голгофу крест перед Глогером.
Спотыкаясь, шел он по запруженным народом молчащим улицам, провожаемый взглядами тех, кто мечтал, что он поведет их против римлян. Глаза отказывались ясно видеть, и иногда он случайно сбивался с дороги, и римский стражник пихал его обратно.
— Ты слишком эмоционален, Карл. Почему ты не хочешь держать себя в руках?..
Глогер вспомнил слова, но не мог вспомнить, кто говорил их, и кто такой Карл.
Иногда он спотыкался о камни на дороге, ведущей вверх по склону горы, и вспоминал при этом другой склон, на который взбирался. Ему казалось, что тогда он был ребенком, но воспоминания сливались, путались, и невозможно стало точно определить что-либо.
Он дышал неглубоко и с трудом. Колючки на голове почти не чувствовались, но все тело дрожало, кажется, в унисон с биением сердца. Так вибрирует барабан.
Наступал вечер, садилось солнце. Перед самой вершиной он упал лицом вниз, разбив щеку об острый камень, и потерял сознание.
Он был ребенком. Может, он все еще ребенок? Они не убьют ребенка. Если он объяснит, что он ребенок…
От отпихнул чашу в сторону. Солдат пожал плечами и потянулся за его рукой. Второй солдат уже держал другую руку. Когда вернулось сознание, он неудержимо задрожал, чувствуя режущую боль в местах, где веревки впивались в кожу запястий и лодыжек. Он боролся с болью.
Затем Глогер почувствовал, как что-то холодное прикоснулось к его ладони. Оно было тяжелым, но заняло мало места, прямо в центре ладони. Раздался звук, совпадающий с ритмом его сердцебиения. Глогер повернул голову и посмотрел на ладонь. Он увидел руку мужчины.
В ладонь вбивали большой железный костыль. Солдат орудовал деревянным молотком, а Глогер лежал на тяжелом деревянном кресте, положенном плашмя на землю. Наблюдая, он удивлялся, почему не чувствует боли. Солдат взмахнул молотком сильнее, так как костыль встретил сопротивление дерева. Дважды он ударил мимо костыля и попал по пальцам Глогера.
Повернув голову, Карл Глогер увидел, что второй солдат вбивает другой костыль. Очевидно, он много раз промахивался, так как пальцы на этой руке были окровавлены.
Первый солдат закончил с рукой и принялся за ноги. Глогер почувствовал, как железо проскользнуло сквозь плоть, услышал удары молотка.
Потом с помощью примитивного блока солдаты стали поднимать крест в вертикальное положение. Глогер заметил, что он один. Никого в этот день больше не распинали.
Воздвижение креста закончилось.
Глогер ясно видел огни Иерусалима. Небо быстро теряло последние проблески света.
Скоро станет совершенно темно.
За казнью наблюдала маленькая толпа. Одна из женщин показалась ему знакомой. Глогер окликнул ее:
— Моника?
Но голос его сорвался, и сказанное слово в толпе не услышали. Женщина не смотрела вверх.
Затем Глогер почувствовал свое тело, обвисшее на гвоздях, целиком. В левой руке проснулась боль. Кажется, рука сильно кровоточила.
Странно, подумал Глогер, оказаться распятым. Ведь я явился сюда, чтобы быть свидетелем. Но теперь не осталось сомнений. Все прошло превосходно.
Боль в левой руке усилилась.
Он посмотрел на римских стражников, играющих в кости у основания креста, и улыбнулся. Игра поглотила их. Отсюда Глогер не мог различить обозначения граней костей. Он вздохнул. Движение груди добавило нагрузки на руки. Боль теперь стала очень сильной.
Он поморщился и попытался как-нибудь облегчить боль, упираясь спиной о дерево. Дышалось с трудом, боль начала распространяться по телу. Он сжал зубы. Это ужасно. Судорожно вздохнув и извиваясь в путах, он закричал.
В небе исчез последний луч света. Тяжелые облака закрыли луну и звезды.
Снизу доносились голоса.
— Отпустите меня! — закричал он. — О, пожалуйста, отпустите меня!
Я всего лишь маленький мальчик.
— Убирайся ты, сука!
Боль переполняла его. Он судорожно ловил ртом воздух, уронив голову на грудь. Но никто не освободил его.