– На словах.
– Ну, и проверим на деле.
– Я вижу, ты уже согласился.
– А почему мы должны отказываться?
– Что тебя прельщает?
– Смогу применить в полном объеме свое открытие, без всяких местных ограничений и препятствий. И деньги заработаю приличные, что в наше время весьма желательно. А здесь разве позволят открыть свое дело? У нас все нельзя. В лучшем случае возьмут меня в Кремлевку, определят оклад. И все.
– Разве мы плохо живем? В Кремлевке ты будешь получать еще больше.
– Но пойми, метод, который я открыл, уже не будет моим.
– Поняла – значит, тебя прельщают слава и деньги?
– А почему бы и нет?
– А что будет с семьей – с детьми, со мной?
– Поедем все вместе. Поставим это одним из главных условий.
Елизавета Николаевна задумалась, отвела взор в сторону. Долго молчала и вдруг ошарашила:
– Я не поеду!
Иван Петрович опешил, даже мысли такой не могло быть:
– Как это не поедешь?
– Ты поедешь, а я останусь.
– О чем ты говоришь! О разводе не может быть речи! Как ты могла даже подумать об этом?
– Я не говорила о разводе – просто ты поедешь туда, а я останусь. Я уверена, ностальгия тебя замучит, и ты вернешься.
– Конечно, замучит, и не только ностальгия. Я тебя люблю, без тебя не могу и не хочу жить. Да и я тебе не безразличен. Поэтому ты должна ехать со мной.
– Я останусь здесь, на родине.
– Ну, это газетный патриотизм. Ты не понимаешь, какая счастливая, обеспеченная жизнь нам предстоит. Дети получат хорошее образование, овладеют английским языком. Вообще, свой кругозор расширят. У нас появится возможность путешествовать, мир увидеть.
– Кстати, дети почти взрослые, надо их спросить – захотят ли они уезжать?
Когда шла беседа с Морозовым, Кати и Андрея не было в квартире, они ушли в кино. Вернулись в разгар беседы родителей. Обнаружив на столе всякие вкусности, они тут же придвинули себе тарелки:
– Вы тут пируете, а дети умирают с голоду! – иронизирует Катюша. – Откуда у вас эта роскошь? По какому поводу праздник?
Иван Петрович, не торопясь, рассказал о том, что произошло во время их отсутствия, и закончил вопросом:
– Когда вы пришли, мы с мамой как раз решали проблему, как быть с вами? Вы уже почти взрослые и должны самостоятельно решать, остаетесь здесь или едете в Америку.
Ребята на раздумья не затратили даже минуты, одновременно почти закричали:
– В Америку! В Америку!
Катя даже запрыгала, как маленькая, и в ладоши захлопала.
Иван Петрович подождал, пока дети замолкли, и тихо сказал:
– А вот мама остается. Она не хочет покидать родину.
Наступила томительная пауза. Наконец, Андрей спросил:
– Вы что, разводитесь?
Елизавета Николаевна спокойно стала разъяснять:
– Нет, мы не разводимся. Просто на некоторое время разъезжаемся. Надо здесь квартиру сохранить. Если папа там хорошо устроится, я буду к нему приезжать. А потом поживем-увидим.
– А можно я сразу поеду с папой? – спросил Андрей.
– Можно, – ответил отец.
Катя подсела к маме, обняла ее и нежно замурлыкала:
– Мамочка, можно я тоже сразу поеду с папой? Мне так хочется посмотреть Америку.
Елизавета Николаевна поцеловала дочку, в голосе ее послышалась некоторая грусть:
– Дети мои дорогие, я желаю вам только хорошего. Может быть, папа прав. Поезжайте. Во всяком случае, мы расстаемся не навсегда. Все будет зависеть только от нас. Главное, чтобы у папы все сложилось удачно, и он смог бы осуществить свою многолетнюю мечту!
Дети были счастливы, они принялись целовать маму в обе щеки. А Иван Петрович, тоже растроганный до глубины души, обнял и поцеловал жену с особым чувством:
– Дорогая моя, какая же ты мудрая и добрая. Если ты скажешь, чтобы я отказался от этой затеи, я не поеду. Я останусь с тобой.
Лиза не прятала проступившие слезинки, она прижала голову к груди мужа и тихо молвила:
– Спасибо тебе, Ванечка… Все будет хорошо… Поезжай.
В дальний путь
Поднимаясь по крутому трапу-лестнице в самолет, Иван Петрович видел перед собой толстый зад женщины. Наверху у люка произошла короткая задержка, поднимающиеся пассажиры останавливались, Батюшков едва не ткнулся носом в этот зад впередистоящей. «Моя клиентка», – думал он, оглядывая ее объемный тюрнюр. Женщина остановилась на площадке трапа, повернулась лицом к зданию аэровокзала. Батюшков думал, что она хочет кому-то помахать рукой на прощание. У нее было красивое бело-румяное лицо. Она оказалась совсем молодой, лет тридцати. От нее пахло хорошими дорогими духами.
Вдруг ее красивое лицо преобразилось – глаза гневно расширились, она злобно крикнула кому-то к основанию трапа: