Мои мысли прервал звук шагов, приближавшихся по коридору, и я услышала голос Эдвина, звавшего меня по имени. Я быстро сунула дневник под складки шали; Эдвин уже вошел в наружную комнату.
— Вам удалось что-нибудь найти? — спросила я.
— Нет, — ответил он уныло. — Рафаэл только что изгнал меня из библиотеки: он говорит, что они собираются опробовать индукционную машину. Они с Сент-Джоном Вайном ужасно скрытные, все держат в тайне. Я хотел помочь им найти убежище священника — тут обязательно должно быть что-нибудь вроде этого, но они пренебрегли моими услугами. Впрочем, вряд ли все это может иметь значение: потребовались бы недели или даже месяцы, чтобы отыскать в этом доме какие-нибудь документы; моя идея найти здесь что-то, чтобы обелить имя отца, представляется все более и более несбыточной мечтой. Тут всюду смертельный холод, я никогда в жизни так не мерз!
На этой мрачной ноте мы вышли из комнаты и направились в мою гостиную, где съели ланч из приготовленной мною дома большой плетеной корзины. Эдвин набил жерло камина углями так, что там скоро образовалась сплошная пылающая масса, но казалось, даже это пламя было не в силах улучшить его настроение, да и мое тоже: в этом замке, дал он понять, крылось нечто помимо просто промерзших стен; не просто отсутствие живой жизни, но активная враждебность ей. Через некоторое время Эдвин ушел, чтобы продолжить поиски; я намеревалась вернуться в комнату Нелл, но вместо этого осталась сидеть, съежившись в ветхом, пахнущем плесенью кресле, пока не погрузилась в беспокойные сны, очнувшись от которых, обнаружила, что в комнате уже темно и в мою дверь стучит Эдвин, предупреждая, что остальные члены группы наконец прибыли.
Я старалась не сводить глаз с доспехов, но пламя свечей отвлекало мое внимание. Я не ощущала никакого сквозняка, но то и дело огоньки свечей вдруг начинали колебаться в унисон, словно кто-то проходил по полу под ними. Жар камина заметно ослабевал. Любой звук — скрип стула, потрескивание углей, порой шуршание одежды, — казался непрошеным вторжением в мертвую тишину, царившую на галерее. Сверкающее лезвие меча (который Рафаэл с Вайном, несомненно, тщательно начистили днем) тоже отвлекало на себя внимание от темной массы доспехов, вроде бы поглощавших весь свет, что на них падал.
Или почти весь, так как вдруг стала заметна желтая искорка… нет, две желтые искорки рядом друг с другом в передней части шлема. Они не были похожи на отражение света: они не колебались, когда колебалось пламя свечей, и чем дольше я вглядывалась, тем ярче они горели.
Резкий вздох подтвердил, что не только я, кто-то еще заметил эти искры. Мерцание шло явно изнутри доспехов, сквозь прорези в том месте, где должны были бы находиться глаза Вернона Рафаэла. Я взглянула на Эдвина и увидела на его лице отражение собственного ужаса.
Свет усиливался и менял цвет, темнея и становясь из желтого оранжевым, а затем красным, как кровь. Это были уже не искры, а яростное кроваво-красное сверкание. Пока свет вот так менялся, я вдруг осознала, что слышу тихое, низкое, вибрирующее жужжание, будто бы рядом с нами — целый рой пчел. Я не могла разобрать, откуда оно доносится. Эдвин схватил меня за руку и сделал движение, словно собираясь встать с места, но тут голос — голос доктора Давенанта, как мне показалось, — произнес тихо, но властно: «Не двигайтесь! Рискуете жизнью!»
Ослепительно белый свет вдруг заполнил галерею, в ту же секунду за ним послышался удар грома, потрясший весь дом, и я оглохла и ослепла, в глазах замелькали сверкающие ромбовидные узоры, отделенные друг от друга тонкими, словно отлитыми из свинца сверкающими нитями. Когда это послевидение растаяло, я обнаружила, что все огни погасли и, кроме слабого свечения камина сбоку от меня, на галерее царит полный мрак.
Затем из библиотеки послышались торопливые шаги. На пол упала полоса света — это резко распахнулась дверь библиотеки, и Сент-Джон Вайн, с фонарем в руке, бросился к доспехам и рванул рукоять меча. Пластины раскрылись, луч фонаря осветил доспехи, и тут все мы увидели, что внутри никого нет.
Все присутствующие двинулись вперед, но я так и сидела на своем стуле, опасаясь, как бы меня не подвели ноги. Зажгли побольше свечей; Сент-Джон Вайн шагал взад-вперед у доспехов, ломая руки и повторяя: «Я его предупреждал! Я же его предупреждал!» Потом он повернулся ко мне и, казалось, овладел собой.