Пересиливая неохоту, я встала с постели и загасила свечи на камине. Мне ведь нужно всего лишь выдержать несколько часов до рассвета, твердила я себе, а завтра вечером я уже вернусь домой, в безопасность и спокойствие Сент-Джонз-Вуда.
Но что потом? Предположим, что Магнус на самом деле жив. Разве не мой долг — уведомить полицию? Но ведь там меня не станут слушать, не более, чем станет слушать Вернон Рафаэл, который все вывернет наизнанку, так что улики еще более убедительно укажут на Нелл. Единственный надежный способ доказать невиновность Нелл — во всяком случае единственный, какой я сама могла себе представить, — отыскать Магнуса Раксфорда. Это он сам, по всей видимости, увез бриллианты за границу и там продал: для того-то он и купил их прежде всего. Как столь многое в его плане, они должны были сослужить ему двойную службу — помочь исчезнуть и укрепить челюсти капкана, поставленного им для Нелл задолго до того, как Болтон увидел ее с Джоном Монтегю.
Вот почему, поняла я наконец, ее описание их встречи было таким беглым, небрежным. Зная, что Магнус прочтет дневник, Нелл хотела, насколько могла, избежать неприятностей для Джона Монтегю. Но любой человек принял бы это (как, видимо, принял это и сам Магнус) за желание скрыть постыдную связь.
Магнус так коварно сплел свою сеть, что малейшая улика оборачивалась двуликим Янусом. Во всяком случае хотя бы Эдвин сможет выслушать меня со вниманием и промолчит о дневнике Нелл, если я попрошу его хранить эту тайну. Но я опасалась, что даже он без надежных доказательств не сможет поверить, что Магнус не погиб тогда в доспехах.
Однако была еще одна возможность. Мне самой выследить Магнуса представлялось делом совершенно безнадежным, но я могла бы заставить его выслеживать меня… Например, если бы я «проговорилась», что обладаю доказательством его вины, обнаруженным мною здесь, в Холле… Особенно если бы распространился слух, что я — Клара Раксфорд… Но ведь это — безумие, и если я стану размышлять об этом здесь, я и в самом деле сойду с ума. Я как можно ниже — насколько могла решиться! — привернула фитиль фонаря и, как мне казалось, много часов лежала без сна, а страх постепенно проникал во все уголки моего тела, пока я не погрузилась в изнеможенный сон. Проснулась я, полузаледеневшая, при сером свете зари.
Два экипажа должны были вернуться за нами в одиннадцать часов, чтобы отвезти в Вудбридж: их кучера, как я поняла, отказались ночевать в Холле. Я совершила самые примитивные омовения в ледяной воде и оставалась в своей комнате как можно дольше, хотя делать мне там, после того как я упаковала свои вещи, было совершенно нечего — только мрачно размышлять и дрожать от холода. Несмотря на то, что я сделала все возможное, чтобы прилично выглядеть, я чувствовала себя неопрятной и растрепанной, а потускневшее зеркало над каминной полкой никак не могло улучшить мое настроение.
В конце концов холод и голод заставили меня выйти во мрак лестничной площадки и направиться к библиотеке, где остальные члены группы завтракали чаем и подсушенными хлебцами у горящего камина. Мучительно стесняясь, я заверила всех, что совершенно оправилась от вчерашнего обморока и прекрасно спала всю ночь, затем позволила им усадить меня у огня, а Эдвин и Вернон Рафаэл принялись ухаживать за мной словно официанты, причем я сразу ощутила меж ними (по крайней мере со стороны Эдвина) некоторый антагонизм.
— Мне очень хотелось бы знать, мисс Лэнгтон, — сказал Вернон Рафаэл, когда я отказалась съесть еще что-нибудь, — каково ваше мнение о моем вчерашнем изложении. У меня создалось впечатление, что вы нашли его не вполне убедительным.
— Я… я нашла то, что вы сказали о Корпелиусе Раксфорде, весьма убедительным, — ответила я, надеясь, что он не станет расспрашивать меня дальше.
— Но?.. — настаивал он.
Эдвин бросил на него сердитый взгляд; я сознавала, что все остальные ждут моего ответа.