— Сретен, этот тип опасен, он знает реальное положение дел… Удалось ли тебе напасть на след, сумели ли наши аналитики определить стиль… Гляди, надо как можно скорее раскрыть этого выродка…
— Не беспокойтесь, товарищ министр, мы найдем его… — решительно заявил я и вернулся к перепечатке своих записок, в тот день я как раз заканчивал восьмую главу, и Косана только диву давалась, почему я перестал ей диктовать.
— Вижу… — она чуть не заплакала, застав меня за пишущей машинкой. — Вижу, я тебе больше не нужна…
Признаю, возможно, я немного зарвался, забыл о том, что мои убеждения не соответствуют тому, что я пишу, а может быть, я просто подошел и к этой работе так же, как ко всему, чем занимался, — ревностно и с чувством ответственности. Короче говоря, после двух лет напряженной работы я нашел способ незаметно переслать рукопись за границу, и вскоре оттуда к нам в страну стали тайно поступать экземпляры напечатанной книги, книги, о которой перешептывались, которую передавали из рук в руки…
— Вы читали? — именно такой вопрос задавали тогда люди при встрече друг с другом наедине, не решаясь произнести название даже шепотом.
— Разлагаются… Изнутри… Только их человек может знать все это: и факты, и события, все имена… — наклонялся один к уху другого и быстрым шепотом сообщал краткое содержание.
— Началось… — расходились они, ободренные.
Внимательно ведя слежку по оригиналу рукописи, которую я сохранил для себя, я получил доступ к мыслям многих людей, узнал о новых врагах нашей власти, вскрыл колеблющихся и сомневающихся, бесхребетников, готовых тотчас переметнуться на сторону врага, тех, кто всегда и всем недоволен, вечных контрреволюционеров и отвратительных хамелеонов, однако на самом деле меня интересовал только Гаврило Димитриевич, я подстерегал момент, когда подброшенное в страну диссидентское чтиво окажется наконец в его руках. Избавившись от него, я займусь всеми остальными, и уж тогда, как я предполагал, раскрою имя автора гениальной засады с приманкой и одним ударом открою перспективу для своей любви и укреплю репутацию лучшего оперативника Государственной безопасности.
Увы, преуспел я лишь наполовину. В тот день, когда Димитриевич наконец-то зашел в диссидентскую книгу, из которой он уже никогда не вернулся, в тот день, когда в библиотеке семьи, проживавшей по адресу улица Пальмотича, 9, на столике осталось произведение, таинственным создателем которого был я, а от господина Гаврилы — только поскрипывание прутьев плетеного кресла после того, как я убрал его из жизни той женщины, в которую был влюблен, в тот день, когда я, удовлетворенный, уже представлял себе, что теперь Наталия сама обратит на меня внимание, и как раз собирался отправиться прямо к ней, чтобы выразить соболезнование и предложить себя в качестве опоры, — в мой кабинет вошло трое мрачных сотрудников и с ними Косана.
— Вот она, та самая рукопись… А это машинка, на которой ее печатали, доказать нетрудно, литера «а» заедает, «б» немного наклонена, «в» всегда грязная, «г» вылезает из строки… — перечисляла она, пока эти трое составляли опись содержимого моего стола.
— Как вы смеете… Это ошибка… Товарищи, подождите, я все объясню… Я сделал это умышленно, чтобы подобраться к ним с тыла… Чтобы разом всех их прихлопнуть, как мошкару… Как сейчас помню всё, что я им тогда говорил, но все трое молчали.
Одна только Косана обратилась ко мне. Когда меня уводили, она заплакала. И сказала:
— Дурак, я так тебя любила, а ты замечал все, кроме меня!
61
Если бы дело было в конце сороковых или в пятидесятые годы, меня бы наверняка расстреляли, в лучшем случае посадили в тюрьму. А так я был просто с позором изгнан на пенсию. Диссидентская книга еще долго оставалась до ужаса простой ловушкой, в которую попадались отщепенцы всех мастей и оттенков, мне так и не удалось доказать, что я написал ее с самыми лучшими намерениями, прежние заслуги тоже не помогли, а мой крах многих обрадовал.