Так она и поступила. Теперь девушка и госпожа Наталия Димитриевич читали гораздо больше, чем раньше. Сейчас на этом настаивала уже компаньонка, подавляя тошноту, которую вызывал в ней родной язык, и заставляя себя делать вид, что ее интересует то или иное название, отыскивая разные предлоги для того, чтобы подольше задержаться на тех или иных страницах. Сначала старая дама так же, как и раньше, с радостью хваталась за каждую возможность пополнить свое исчезающее существование, но болезнь утраты памяти неумолимо внедрялась и в ткань языка… Однажды, во время какого-то легкого чтения, когда они решили просто прогуляться, госпожа Наталия вдруг остановилась и показала пальцем на одуванчик.
— Это?! Я не могу вспомнить, как это называется! — прерывающимся голосом проговорила она.
— Да это не так уж важно, пойдемте дальше… — взяла ее под руку компаньонка.
— Нет-нет, ни в коем случае, не пытайтесь замять дело, важно каждое слово! Так и вертится на языке, ведь это, это самое обычное слово, не так ли? — упрямо не двигалась с места Наталия Димитриевич.
— Да, самое обычное слово — одуванчик. Может быть, вы хотите отдохнуть?
— Елена, а это слово, одуванчик, что оно означает? — Наталия смотрела пустым взглядом, и его пустоту ужасающе усугубляли стекла очков.
— В ее годы трудно вычленить какие-то отдельные симптомы… Сенильность, номинальная афазия, дислексия… Может быть, следовало бы показать ее специалисту, — посоветовал доктор Исидор Арсенов, протянув чью-то визитную карточку, украшенную множеством титулов, и тут же задремал, вероятно грезя о том, как он курит.
— Пусть она ест как можно больше продуктов, содержащих витамин Е, готовьте ей рыбу… — проснулся он и закашлялся, не в силах полностью расстаться с табаком.
— Ни в коем случае. Я бы никогда не согласилась на это. Да этот человек даже не знает, как меня зовут, — отвергла предложение госпожа Наталия, прочитав имя нового врача.
Рекомендацию относительно питания тоже не удалось провести в жизнь. Наталия Димитриевич забыла, что значит слово «рыба», и отказывалась попробовать хотя бы кусочек «этого вещества». В целом ее стол становился все более и более однообразным, число незнакомых и поэтому неприемлемых продуктов постоянно росло, теперь она отвергала все виды мяса, лук, зеленый горошек, сельдерей, и компаньонка задавала себе вопрос, что же будет, когда хозяйка забудет такие слова, как вода или воздух.
Однако произошло нечто еще более страшное. Именно в тот день, когда девушка узнала, что ее просьба о разрешении выехать за границу удовлетворена и что до окончательного отъезда остается только выполнить некоторые формальности и, разумеется, побывать в своем родном городе, чтобы попрощаться с родителями, да-да, именно в тот день, когда Елена, возвращаясь домой, решила сообщить старушке о своем решении, она застала ее в библиотеке, на полу, с распоротой подушкой, из которой ножом для разрезания бумаги она извлекала перо за пером, рассматривала их и откладывала в сторону…
— Когда-то я сказала в эту подушку что-то очень важное, а сейчас здесь ничего такого нет… — на миг она подняла заплаканные глаза и тут же вернулась к поискам.
Оказавшиеся на свободе, белые перышки опускались ей на голову. Парили по всей комнате. Тут и там. Тут и там…
13
Кратковременное улучшение стало лишь предвестником начала конца. С сентября по ноябрь чай они пили в основном молча, без прежних долгих разговоров, прислушиваясь к потрескиванию глазури на кобальтовом сервизе, украшенном золотыми созвездиями. В полной тишине старушка и девушка склонялись то к чашкам с блюдцами, то к молочнику со сливками, то к сахарнице, следя за ударами пульса фарфора.
— Не кажется ли вам, что удары в моей чашке… раздаются гораздо реже? — озабоченно сравнивала Наталия, говорила она теперь совсем мало, самое большее пару фраз, и только хорошо их обдумав и убедившись, что слов ей хватает и она сможет достойно выразить то, что собиралась сказать.
— Этого не может быть, эмаль созревает одновременно, вот, послушайте сами… — разуверяла ее Елена, несмотря на то что и сама замечала разницу, как бы ни старалась всякий раз по-другому расставить на столе предметы для чаепития.
— Правда? — прояснялось тогда лицо старой дамы. — Ах, майсенская работа… Тысяча девятьсот десятый год… Но это все ерунда по сравнению с тем, как живо он потрескивал тогда… Когда фарфор был молодым.