Все время я провожу в дурацких разговорах о роковом письме, и поначалу мне казалось, будто произошла ошибка. Но теперь я думаю, а принц в этом уверен, что ты решилась на coup de main,[38] чтобы меня спасти. Дорогая, в этом нет смысла. Пожалуйста, поверь мне, я знаю что говорю. Принц тоже напишет тебе, хотя он уже звонил по телефону столько раз, что мне даже стыдно. Констанс…
Она задумчиво положила письмо и на мгновение предалась воспоминаниям о том давнем времени — до чего же на самом деле это было недавно, а в сознании — словно в другой жизни! Они были одержимо привязаны друг к другу — но осталось ли это в прошлом? Констанс прислушалась, замерев, к своему дыханию, словно хотела получить от него ответ. Неужели Аффад остался в прошлом? Парадоксально, но только он сам мог ответить на этот вопрос, появившись или не появившись вновь. Они были вместе не ради удовольствия, а ради экстаза, не ради чего-то простого, а ради достижения вершины, и как раз это Констанс считала неповторимым в их любви. Их любовь не ждала одобрения, не знала границ и была равной с обеих сторон. Констанс даже в голову не приходило, что такую любовь можно пережить, потому что она была такой полной и навсегда отметила собой их обоих! Тихонько ругнувшись, Констанс попыталась вообразить, будто с ее стороны все это было прискорбной слабостью, однако она лгала себе и понимала, что лжет. Между ними встало проклятое письмо. Со смирением и печалью она собрала вещи, заперла домик у озера и поехала обратно в город.
Собственная квартира показалась Констанс мрачноватой и неприветливой, отчего она немедленно бросилась вытирать пыль и вообще наводить порядок. Пустая морозилка блистала ледяными стенками, словно нутро солнца. Потом Констанс поехала в клинику, где ее уже поджидая, гневно сверкая глазами, очень сердитый Шварц.
— Послушай, я хочу поговорить с тобой о Мнемидисе и его воровстве. Он жив-здоров, слегка не в себе, но вполне готов к новым трюкам. Констанс, мы не можем держать его у себя, что бы ты ни сказала; для этого у нас нет условий даже в самом охраняемом блоке, мы не можем следить за ним как положено. Он осужден, и его следует возвратить властям. Если ты и теперь собираешься оправдывать его паранойей, то должна ясно представлять возможные последствия. Какой смысл навлекать на себя опасность или справляться с лишними трудностями? Мы ничем не можем ему помочь и должны честно признаться в этом.
Констанс села за свой стол. — Что с письмом? Шварц вздохнул.
— Никаких следов! А ты чего ждала? Я был в этом уверен. Не исключено, конечно, что он спустил его в унитаз.
С неожиданной решимостью Констанс поднялась и взяла Шварца за плечи.
— Я чувствую, что надо работать с ним, пока мы не удостоверимся, что он не видел письма. Дайте мне месяц или два, и я верну его вам в том же виде. Но мне необходимо попытаться — ради Аффада.
— Ради Аффада, — уныло повторил Шварц. Он повернулся во вращающемся кресле и сдвинул очки на лоб. — Еще одна причина! А что нам делать с посетителями? Несколько человек уже просили о свидании с Мнемидисом, кстати среди них доктор из Александрии, который назвался его другом и лечащим врачом. В тюрьме есть соответствующие правила, они могут принять меры безопасности. В тюрьме знают, как отвечать таким людям. А у нас никаких правил. Так что, пустим к нему посетителей? Врача, делового партнера?… — Шварц был напуган, и Констанс это понимала, — Может быть, нам установить приемный день, как в тюрьме? Что ты подразумевала под «строгим режимом»? Объясни.