— Я хочу сказать, что все, что я тебе сегодня показывал, ты схватывала на лету и хорошо усвоила. Ты потрясающая, ты упорно работаешь, ты допускаешь ошибки, но потом поднимаешься и пробуешь заново. Если верить моему учителю, именно это характеризует хорошего ученика и могущественного виккана. Вот и все. Ты стойкая, сильная и потрясающая, и ты действительно чертовски хорошо справляешься.
Николетт нахмурилась, не понимая причин собственного упрямства.
— Но если я такая способная, как ты говоришь, ему бы… не нужно было…
Рык, зародившийся в груди Себастьяна, напоминал сердитые звуки, которые издают большие коты.
— Этому животному не нужен был повод, чтобы обращаться с тобой таким образом. Это я и пытаюсь показать тебе, это я говорю тебе прямым текстом. Он делал с тобой ужасные вещи, от которых любого хорошего виккана тошнило бы.
Николетт уставилась на него с огромным комком в горле. Она боялась, что если попытается заговорить, то тут же разревется.
— Поверь мне в этом, даже если не доверяешь во всем остальном. Вацек творил бесчеловечные вещи, и в конце концов кто-то перерезал ему горло за это. Поверь мне, никто об этом жалеть не стал. Ты изумительная, и если он говорил тебе что-то обидное, поверь, он делал это для того, чтобы причинить тебе боль.
Николетт почувствовала, как комок в горле растет, эти слова заставили ее уставиться на мужчину. Себастьян, очевидно, догадался, что что-то не так, потому что замолчал и обеспокоенно посмотрел на нее.
— Николетт?
— Он мертв?
Себастьян выругался себе под нос и кивнул.
Николетт почувствовала себя так, будто крышка ее черепной коробки просто открылась и улетела. Мир казался смутным, как будто она тонула или падала. Она заставила себя сосредоточиться и только тогда сумела вновь посмотреть на Себастьяна.
— Ты серьезно? Он мертв?
Себастьян кивнул, наблюдая за ней с беспокойством, и Николетт покачала головой.
Она все еще чувствовала себя так, будто лишилась опоры, поэтому прислонилась к кирпичной стене, а когда Себастьян подошел ближе и коснулся ее плеча, она положила голову ему на грудь.
— Николетт?
— О боже, он мертв, — прошептала она, и тогда хлынули слезы.
Она не понимала, почему плачет. Она не понимала, почему все ее тело сотрясалось, почему она цеплялась за Себастьяна, будто он был единственной стабильной вещью во всем мире. Она понимала, почему испытывает облегчение, но не понимала этого всеобъемлющего чувства печали или горя. Она не знала, почему ей хотелось смеяться, почему хотелось согнуться пополам и блевануть, почему ей просто нужно было рыдать и рыдать.
Руки Себастьяна обхватили ее, и он прижал ее ближе к себе. Она смутно осознавала, что он гладит ее по спине и целует в лоб. Постепенно она взяла себя в руки.
— Прости, — прошептала Николетт.
— Это я должен извиняться. Должно быть, ужасно было узнать все так.
— Он был ужасным человеком, не знаю, почему я так отреагировала.
— Ты скорбишь.
Голос Себастьяна прозвучал тихо и низко, и Николетт скептически уставилась на него.
— Но он был ужасным человеком, — сказала она.
— Ты скорбишь по тому, что потеряла, по тому, кем он должен был для тебя стать. Если бы он выполнил свою работу, обращался с тобой с подобающим милосердием, все было бы иначе.
После этих простых слов Николетт начала в это верить. Если бы Вацек оказался другим, добрым мужчиной или хотя бы менее жестоким, все было бы иначе. Она не путешествовала бы с бродячим цирком. Она бы намного дальше продвинулась в изучении своих способностей. Она бы никогда не подумала, что ее силы могут ограничиваться тем, чем она довольствовалась столько лет.
— Николетт, послушай меня. Вацек вел себя неправильно, и если ты ничего другого от меня не примешь, прими хотя бы эту мысль, хорошо? Все было бы абсолютно иначе, если бы твоим учителем стал кто-то другой.
Хоть Николетт кивнула, и они вернулись к работе, ее не покидала мысль обо всем том, чего она была лишена. В параллельной вселенной существовала версия Николетт, которая никогда не убегала. Возможно, эта версия встретила Себастьяна. Возможно, искры между ними вспыхнули без следа страха или недоверия.
Они работали над ее способностями, и когда Себастьян не мог помочь, поскольку его собственный дар сильно отличался, он возмещал это, слушая, как она объясняет ситуацию, и предлагая решения. Она заметила, что за день его телефон звонил несколько раз, и хоть Себастьян останавливался и смотрел на экран, он никогда не брал трубку. Наконец, когда опустился вечер, они вернулись в безопасный дом, заказали китайскую еду и уселись со списком имен и адресов.
— Ладно, давай по новой. Назови хозяев и хозяек Чикагских ковенов.
— Гарольд Фремонт, Дилан Чо, Умберто Питерс и… и… — Себастьян ждал, но Николетт лишь беспомощно уставилась на него. — Я… я не помню.
— Хелена Бюшон. Хорошо, теперь адреса.
Николетт уронила голову на стол.
— Не думаю, что смогу это сделать, Себастьян. Я не воспользуюсь этими адресами.
— Все равно запомни. Это самый безопасный способ получить информацию. Скажи мне адреса.
Каким-то образом Николетт откопала их в своей памяти и озвучила. Она сумела запомнить адреса в Атланте и Сиэтле, но потом все стало напоминать плавание в пудинге.
— Я правда, правда не знаю, что еще помню.
— Сделаем перерыв, — неохотно сказал Себастьян. — Посмотрим, что останется в твоей памяти после ужина.
Они поели в тишине, и наконец с губ Николетт сорвался вопрос, который мучил ее весь день.
— Во время сражения с тамплиерами с тобой все будет в порядке?
Себастьян выглядел ошеломленным.
— В смысле?
— Они опасны. Все это твердят, и ты тоже говорил об этом. Тамплиеры опасны для меня, но опасны ли они для тебя?
Себастьян издал короткий невеселый смешок и вместо ответа вытащил рубашку из брюк. Он указал на толстый зарубцевавшийся шрам, пересекавший его туловище, начиная с бока и заканчиваясь под пупком.
— Этот шрам оставил мне тамплиер вскоре после Гражданской войны, — сказал Себастьян. — Я был беспечен, неосмотрителен, и тут откуда ни возьмись тамплиер, пытающийся меня выпотрошить.
Николетт задрожала от того, как спокойно он это рассказывал. Себастьян опустил рубашку и покачал головой.
— Они очень опасны, Николетт. Когда кто-то посвящает каждый момент своего существования тому, чтобы уничтожить тебя, всю твою жизнь и все, что тебе дорого — это опасно.
— И Корпус — та сила, которая им противостоит?
— Есть и другие, но я не уверен, что кто-то занимается этим с такой же преданностью и организованностью, как мы. Ковены имеют свою оборону, некоторые способны посрамить Форт Нокс. Эти сражения больше напоминают осады, и если не происходит ничего действительно плохого, тамплиеры предпочитают сражаться, когда у них есть преимущество.
— Так тамплиеры склонны сражаться с солдатами Корпуса вроде тебя?
— И с отшельниками вроде тебя. Да.
— Зачем?
— Что ты имеешь в виду?
— Зачем ты сражаешься с ними? Ну то есть, ты силен, ты бессмертен или почти бессмертен, так зачем сражаться, когда можно оставить это позади?
К ее удивлению Себастьян улыбнулся почти тоскливо.
— Потому что я создан для того, чтобы защищать других, — тихо ответил он. — Каких-то триста семьдесят пять лет назад я прожигал жизнь в Амстердаме. Отец хотел, чтобы я занялся семейным бизнесом, а меня просто больше интересовали попойки и кутежи. Мой учитель нашел меня, и ему пришлось целую неделю убеждать меня в том, кто я такой. Я двигаю землю, знаешь ли, но благодаря сочетанию выпивки и отрицания я это успешно игнорировал, — он на мгновение умолк, отрешенно глядя перед собой. — Он пытался убедить меня, что моя жизнь таит в себе нечто большее, чем то, что я вижу перед собой. А потом он сдался, сказав, что должен кому-то помочь.