«Наше чувство уже давно приняло решение в пользу России. Если мировая война создала согласие между немцами, то оно состоит в надежде на Россию. Пролетариат смотрит на Россию, так как он ожидает от нее воплощения социализма. Идеология обратилась к стране, в которой высказывались более глубокие, более святые и более необходимые вещи, чем те, которые мы слышали из уст западников, за которыми мы так долго бежали. Немецкая техника, немецкая экономика, немецкая эмиграция, они все рассчитывают на широкие просторы, которые на востоке ждут руки, которая возделает их. И теперь немецкая внешняя политика нашла в себе мужество говорить о доверии, которое есть у нас к России».
Эту внешнеполитическую ориентацию можно объяснить не только разочарованием политики мира Антанты, но она также отражает представление о молодых и старых народах, которое автор позаимствовал у Федора Михайловича Достоевского. Германия и Россия относились соответствующим образом, как понимал Мёллер, к молодым, неистраченным народам, которые еще не утратили свои силы в цивилизации. Здесь можно также найти параллель с Юнгом, который в своем основном произведении провозглашал: «Романтичная Нибелунгова верность преграждала политике Германской империи данное ей судьбой восточное направление немецкой политики, которое должно стать континентальной политикой». Также Юнг видел на Востоке менее израсходованный потенциал и ведущие дальше возможности для антилиберальной государственной политики.
Мёллер просто дал слишком мало конкретных отправных точек о возможном сооружении империи, вследствие чего его имперское видение является в высшей степени неточным, туманным. Однако, вероятно, как раз эта расплывчатость наполнила утопию империи мистическим содержанием и вместе с тем соответствовала антирациональной тенденции того времени.
2.5. Конструкция социального мифа Жоржа Сореля
«У социализма было лишь [...] два единственных оригинальных мыслителя, Карл Маркс и Жорж Сорель, оба они были преисполнены воинственным и, в определенном смысле, консервативным духом».
Бенедетто Кроче, 1932
Метафизическая функционализация военного опыта Юнга в смысле иррациональной мобилизации народных масс находит параллели в конструкции социального мифа Жоржа Сореля. Неизвестно, ссылался ли Юнг в своих размышлениях осознанно на Сореля, но его «теорию социального мифа Юнг, во всяком случае, знал». Этот тезис подпирается двумя доказательствами: Карл Шмитт в своей работе «Духовно-историческое положение сегодняшнего парламентаризма» в главе «Иррационалистические теории непосредственного применения силы» подробно рассматривает проблематику Сореля. Это исследование, в конечном счете, тоже повлияло на основной труд Юнга. Кроме того, Сорель переписывался с итальянским ученым Вильфредо Парето, учение которого об элите рано повлияло на Юнга, в это время студента в Лозанне, и в измененной форме также вошло в «Господство неполноценных». О дружбе между Парето и Сорелем наверняка могло быть известно Юнгу.
Наряду с заново изданным в 1972 году фундаментальным трудом Михаэля Фройнда следует выделить остроумное эссе Мёллера, в котором, в частности, разбирается выходящее за пределы идеологий воздействие Сореля. Приводимое ниже описание опирается как на источник на произведение Жоржа Сореля «Размышления о насилии», которое вышло на немецком языке в 1928 году.
По сравнению с европейской заграницей, причем здесь особенно следует отметить Германию и Италию, степень знакомства с феноменом Сореля в самой Франции была исчезающе малой. Это, вероятно, связано также с тем, что мышление Сореля постоянно менялось, и потому его трудно было причислить к какой-то определенной мировоззренческой категории. Фройнд по этому поводу констатировал, что Сорель «по очереди был консерватором, социалистом, ревизионистом, синдикалистом, националистом и большевиком». Как, однако, можно объяснить, что этот француз смог добиться такой силы воздействия в рамках Консервативной революции, и Мёллер называл его в одном ряду с такими «зуйками» как Фридрих Ницше, Федор Достоевский и Макс Вебер? (Птица зуёк по народному поверью своим пением предвещает дождь. Мёллер использовал это слово для обозначения «великих предупреждающих» среди мыслителей девятнадцатого и двадцатого века, критиковавших путь модерну и либеральной модели.)