То, что это огромное задание, которое во все времена дается революционеру, еще предстоит выполнить, совершенно очевидно. Руководство должно будет проследить за тем, чтобы никакая новая классовая борьба не повторилась под каким-то другим знаменем. Оно хочет народной целостности и поэтому при всем признании национальных заслуг отказывается навсегда разделить народ на привилегированный класс и на класс с меньшими правами. Такое отношение не соответствовало бы почти стопроцентной поддержке нового государственного руководства немецким народом 12 ноября 1933 года.
Хотя само собой разумеется, что носители революционного принципа также занимают сначала командные позиции. Но если революция осуществлена, то правительство представляет только всю народную совокупность, однако, оно никогда не является представителем отдельных групп, в противном случае оно не справится с созданием народной общности. При этом нужно также порвать с неверными романтичными представлениями, которые не соответствуют двадцатому веку. Так мы не можем и подумать о том, чтобы повторить разделение народа по древнегреческому образцу на спартиатов и илотов. В конце такого развития спартиатам не оставалось ничего иного, кроме как подавлять илотов, вследствие чего внешнеполитическая сила Спарты ослабла. В государстве истинной народной общности призыв к внутриполитической борьбе должен однажды, наконец, умолкнуть. Конечно, отбор должен быть. Но естественный принцип вычленения и отбора нельзя заменить на верность определенной формации, до тех пор пока мотивы этой верности остаются непостижимыми. Поэтому национал-социализм всегда боролся за то, чтобы заменить партбилет испытанием человека и его достижениями. С другой стороны, аристократия – это не только принцип крови, но и принцип духа. Поэтому нельзя отбрасывать дух под лозунгом «интеллектуализма». Недостаточный или примитивный интеллект еще не дает права на борьбу против интеллектуализма. И если мы сегодня иногда жалуемся на «150-процентных» национал-социалистов, то это такие интеллигенты без почвы, такие, которые хотели бы оспорить право на существование ученым с мировым именем только потому, что у них, мол, нет партбилета. Но коренящийся в существе и крови дух обладает сильным характером, он беспристрастен, он находится во власти сознания и совести. При всех обстоятельствах он достоин уважения нации, так как она совершает грех против творения и отрицает саму себя, если отрицает дух. Мы должны остерегаться опасности исключить духовных людей из нации, и мы должны помнить о том обстоятельстве, что все великое приходит из духа, также и в политике. Также нельзя возражать против того, что духовные люди ощущают недостаток жизненной силы, без которой нельзя вести народ. Настоящий дух настолько жизнеспособен, что он жертвует собой ради своих убеждений. Путаница жизненной силы с жестокостью обнаружила бы поклонение насилию, которое было бы опасным для народа.
Однако самый плохой интеллектуализм – это господство лозунга. Так существуют принципиально либеральные люди, которые и одной фразы не могут произнести, чтобы не злоупотребить словом «либеральный». Они думают, что настоящая гуманность якобы либеральна, хотя она все же на самом деле плод антично-христианской культуры. Они обозначают свободу как либеральное понятие, хотя это понятие исконно германское на самом деле. Они выступают против равенства перед судьей, которое они разоблачают как либеральную дегенерацию, хотя в действительности это равенство является предпосылкой любого справедливого приговора. Эти люди подавляют то основание государства, которое всегда, не только в либеральные времена, называлось справедливостью. Их атаки направлены против безопасности и свободы сферы частной жизни, которых немец добился за века самой тяжелой борьбы.
Также высказывание «люди делают историю» часто понимается неправильно. Поэтому имперское правительство по праву выступает против ошибочного культа личности, который является самым непрусским, что только можно себе представить. Великие люди не создаются пропагандой, а растут благодаря своим действиям и признаются историей. И низкопоклонство тоже не может скрыть эти законы. Тот, кто поэтому говорит о пруссачестве, должен думать сначала о тихой и обезличенной службе, но только в последнюю очередь думать, а лучше всего – не думать вовсе о жаловании и признании.