Бабушкин стоял в кучке железнодорожных и типографских рабочих. Он уже знал, что в Иркутском комитете РСДРП с недавних пор верховодят меньшевики. В Петербурге, после Лондона, он тоже натолкнулся на яростное сопротивление «экономистов», там, поддержанный Лениным, он повел борьбу против людей с неуловимыми, уклончивыми взглядами, но и те, примирители, не доходили до открытого братания с толстосумами и лабазниками. И время было другое — время собирания сил, размежевания, споров и подготовки будущей революции. Теперь же революция придвинулась, она уже отмечена кровью, она в гудках сибирских паровозов, увозящих калек и запасных с маньчжурского военного театра, в солдатских митингах, в воинственном радикализме двух тысяч иркутских приказчиков. Рабочие создали свой стачечный комитет, согласившись входить только в практические соглашения с либералами: создание Союза союзов — новая попытка подчинить революцию реформизму. Бабушкин жадно вглядывался в разношерстную толпу; велика же должна быть сила народной революции, если она подняла и этих с банковских кресел, от вощеного фигурного паркета и свободно играет каменно-тяжелым мусором.
— Граждане! — воззвал Андронников в разноречивом шуме и гомоне. — Сначала объединимся в Союзе союзов для общих целей российской демократии, а там и шпаги скрестим. — Он заглянул в лежавший перед ним список. — От союза инженеров предлагается два делегата.
Зал откликнулся благодушно: «Утвердить! Принять!», и двое инженеров двинулись к столу, чтобы внести свои имена в список. Сняв фуражку и склонившись к чистому листу бумаги, один из них приготовился писать, когда послышался хриплый голос Абросимова:
— Прошу называть число членов каждого союза; от какого числа мы избираем двух делегатов?
— Это бессмысленно, — возразил Мандельберг. — Мы бы ограничились одним представителем от каждого союза, если бы личная неприкосновенность была гарантирована уже сейчас.
— Нас двадцать девять человек. — Инженер пренебрег поддержкой Мандельберга. — Двадцать девять дипломированных инженеров.
Инженерных союзов оказалось несколько, самый представительный из них — службы пути и тяги. Затем сквозь толпу под одобрительный гул протиснулись два делегата от двадцати трех членов союза казенной и контрольной палат. Они шли к столу канцелярской робкой иноходью, словно и в этом зале, овеваемые ветрами демократии, ощущали свою малость.
— Два делегата от союза дантистов! — Андронников улыбнулся: славная пора наступила, вот благодетельные курьезы демократии, в ней все равны, всякий цех в цене.
Люди почему-то смотрели не на худощавого брюнета, который, бросив на согнутую руку пальто, пробирался к столу, а на зубы сопредседателей: длинные зубы Андронникова, отчетливые, как и все в нем, и разномастные, покривившиеся, немало пострадавшие от зубодеров — Мандельберга.
— От союза лавочников — три делегата...
Под одобрительные выкрики тронулись к бумагам делегаты: церемонно, будто на подмостках, со всею важностью своего распространенного сословия, но и с готовностью засеменить, если потребуют обстоятельства.
Путь им преградил Алексей.
— Как можно, господа! — заговорил он с притворным возмущением. — В городе две тысячи благонамеренных патриотов с патентами — и всего-то три делегата? Что же вы ниже провизоров садитесь?
Лавочники обошли обидчика и двинулись к столу, но расписаться не успели — размахивая бумагой, в зал вбежал телеграфист.
— Из Читы! — крикнул он Мандельбергу еще от порога.
Читинские новости с каждым днем все больше удивляли; народовластие, укреплявшееся там, использоваловь в Иркутске каждым в своих интересах. «Вот как сильна революция, когда рабочий класс организован и не ждет подаяний, а берет власть», — говорили иркутские большевики. «Помилуйте! — возражали меньшевики. — В Чите и не пахнет вооруженным восстанием: только однажды среди всеобщей сумятицы прозвучал выстрел и была отнята жизнь одного рабочего, это был свинец охранки... Читинская революция мирная, как и наша в Иркутске. Съезды, митинги, волеизъявления народа, единство всех демократических сил — вот путь к народовластию!..»
— «...В Чите и Иркутске настроение отличное», — послышался голос Мандельберга, — «все твердо веруют в успех дела. В настоящее время в руках наших телеграф в Харбине, Маньчжурии, Чите, Верхнеудинске, Иркутске, Томске, Красноярске...» — Вот она, карта сибирской революции, могучей, в тысячи верст российской земли, и в центре ее — Иркутск. В такие минуты Мандельбергом овладевало волнение, которого он стеснялся: до юношеского восторга, до потных ладоней, до срывающегося в хрипе голоса. — «В Чите успех на стороне социал-демократической партии, в городе своя милиция, войска перешли на сторону народа».