***
Вот уже месяц каждое воскресенье Нацу Драгнил приходил на кладбище и подолгу стоял у холодной могильной плиты. В его руках всегда покоились цветы - розовые гвоздики. Они словно шептали: «Ты в моем сердце», и шепот этот гулом стоял у него в голове, несмотря на относительную внешнюю тишину и едва слышные покачивания голых веток. Драгнил тяжелыми шагами подступил к надгробию и замер, опустив взгляд, будто он - провинившийся котенок. Холодный декабрьский ветер нещадно трепал полы расстегнутого черного пальто с глянцевыми пуговицами и розовую шевелюру, неприкрытую зимней шапкой. А ведь сегодня передавали солнышко и +8, а не собачий холод, ледяной пронзающий ветер и серое небо. Его уши покраснели от неимоверного мороза, а пальцы, сжимавшие стебли, горели, будто некто опустил их в крутой кипяток. Но Нацу совершенно не пытался укрыться от снега, позволяя снежинкам, сорванным с голых веток, приземлиться на его волосах. Это остужало его внутреннюю жгучую боль, усмиряло, укрывало ее снежной насыпью, сберегало, пока душа, зажатая в тисках, не прекратила бы метаться, разжигая под ребрами пожар. А может, юноша просто наказывал себя так, воспринимая переменчивую погоду, как огромный карцер, предназначенный только ему. Глядишь, однажды полегчает. В какой-то момент Нацу сломался в миллионный раз, не выдержал давления, обрушившегося на него десятками атмосфер, и с грохотом рухнул на колени. Дыхание стало прерывистым и поверхностным. Резким взмахом руки, как ужаленный, он откинул цветы в сторону: бутоны упали на землю, погрязли в бесконечных снежинках, покрывавших серую землю. Этого не могло, не должно было случиться с ними, но уже в следующий миг дрожащей рукой Нацу провел по золотым буквам, складывавшимся в родное и одновременно далекое «Лисанна Штраусс». - Прости, - он заскулил, словно раненный пес, и лбом коснулся холодного гранита. Нацу замерз до такой степени, что тело его сотрясалось, как в лихорадке. - Прости, что не приходил к тебе... полгода, - он прикусил язык. - Я... я... - Нацу жадно хватал ледяной воздух, обжигавший его глотку похлеще ледяного пламени. Самовольные предательские слезы быстро скатились по щекам, тут же замерзая под натиском мороза. - Мне нет оправдания, - шептал он между всхлипами так тихо, чтоб слова его услышала только она. - Пожалуйста, прости, я так и не сказал тебе самых главных слов. Лисанна, - взмолился он, а затем вдруг зажмурился и заткнулся. Сивер на мгновенье затих, лысые ветви перестали покачиваться над Драгнилом, а тишина, нежданно обвалившаяся с неба, громко гудела в голове внутренними голосами. В какое-то мгновение Нацу потерялся в часах: сколько он обнимал надгробие подруги? Минуту? А может час? Нацу так хотел узреть ее вновь, что в определенную секунду времени мир замер, гул стих, а Лисанна восстала пред ним, улыбающаяся и счастливая, и на щеках ее горел живой розоватый румянец. Стоило протянуть руку, чтобы ощутить призрачное тепло ее бледной кожи, стоило шагнуть вперед, чтобы учуять тонкий аромат духов, смешавшихся с природным запахом тела, стоило окликнуть ее, чтобы она не уходила, растворяясь в пространстве далеким эфемерным образом. Ее светлые, почти белые, волосы сливались с холодными сугробам. Нацу хотел, чтобы Лисанна обождала чутка, не убегала, ведь он так давно пытался сказать ей одну вещь. Да, он говорил это сотни раз, и каждый раз как впервые. И в горячем душе, взирая на размытый мужской силуэт на светлой плитке, и за завтраком, и по дороге в университет. Он говорил это при Грее Фулбастере, его лучшем друге, и перед зеркалом, наедине с собой. И было бы это почти легко, если бы не одно «но»... Она с сожалением поджала губы, стала печальной, и полуулыбка эта была прощальной. Образ, болезненно вызванный из памяти, легонько махнул ладонью и растворился в воздухе. ... Нацу так и не сказал заветных и желанных слов лично ей. «Я тебя люблю». Не смог, струсил, не успел, но теперь это все не имело никакого значения. - Черт! - шум нагнетался, а ветер снова трепал его одежды, Драгнил вскрикнул и со всей дури кулаками ударил гранитный камень - ладони так замерзли, что Нацу не почувствовал боли. Его единственный шанс утрачен. На этом все. Финита ля комедия. Лисанна была слишком близка у него в голове и так недосягаема в действительности, как иллюзорный образ сказочной феи. В очередной раз, пытаясь принять этот неутешительный факт, он помассировал закрытые веки и приподнялся с могильного камня. Нацу хотя бы увидел ее, пусть и нарочно, насильно вырвав из старых воспоминаний. Он запрокинул голову и широко-широко открыл глаза, пытаясь рассмотреть неуловимую, потрясающую и бесконечно глубокую безграничную грань утреннего серого неба и девичий силуэт, растворившийся буквально на глазах. А небо было далеким, высоким, недосягаемым, как и она. Он тряхнул головой - розовые патлы пружинили, повторяя его движения. Немного помедлив, Нацу, как припадочный, принялся шарить руками в снегу - искал цветы. Подняв замерзшие бутоны, он уже хотел было возложить их на серый хладный гранит, но одернул руку - его молниеносно озарило: несмотря на выпавшие ночью осадки, могила его подруги, в отличии от соседних, была очищена от белых пушистых насыпей-покрывал, а на земле уже покоилась веточка белых гиацинтов: маленькие лепестки «пушистого бутона» утонули в навалившемся снегу. - Как это? - недоуменно спросил он, поднимая с земли подарок, оставленный загадочным гостем. - Спасибо, что прибрался тут. А я даже этого не смог, - Нацу иронично ухмыльнулся и тяжелой рукой уложил гвоздики поверх гиацинта, дополнив загадочный букет. Покрасневшими обветренными ладонями он стряхнул снег с колен и оставил это место, уйдя прочь.