— А, я же говорил — гномы, ясное дело! Я их видел. И что они делали? — спросил Пит.
— К счастью, они были на другой стороне ручья, до меня не могли добраться. Я осенил себя крестным знамением, и они исчезли.
— Надо было в них стрелу пустить — исчезли бы еще быстрее. А может, они подумали, что ты хочешь за них помолиться.
— Чарли, неужели ты веришь, что это действительно гномы? — удивился Седая Борода. — Про гномов ведь говорится только в детских сказках, на самом деле они не существуют.
— Может, они возвращаются, как хорьки и прочая живность, — предположил Пит. — В тех книгах просто говорилось, что было в старину, до того как вся эта цивилизация появилась.
— А это не были дети, ты уверен? — спросил Седая Борода.
— Нет, не дети, точно, но маленькие, как дети. И у них были… вообще-то я не мог хорошо разглядеть, но, кажется, у них были звериные носы, как у Айзека, и еще кошачьи уши и шерсть на головах. Но руки, по-моему, вроде наших.
На минуту в лодке воцарилась тишина.
Марта нарушила молчание.
— В Христовой Церкви я помогала старику Торну. Он ученый человек, хотя уже немного не в себе. Так он утверждал, что теперь люди вымирают и им на смену придут новые существа.
— Уж не шотландцы ли? — усмехнулся Седая Борода, вспомнив, как Беки и Томас верили в нашествие шотландцев с севера.
— Торн смутно представлял себе этих существ; он говорил, что они, наверно, похожи на акул с ногами тигров. Они появятся сотнями — на радость своему создателю — и будут рыскать повсюду и пожирать маленьких людей, потому что это их основная пища.
— Мало нам бед с нашим создателем, не хватало еще связаться с его конкурентом, — заметил Пит.
— Не богохульствуй, Джеф Пит, ты ведь уже глубокий старик, — устыдил его Чарли. — Во всяком случае, если такое чудовище и существует, оно, скорее, предпочтет нам уток. Посмотрите на себя!
В тот вечер они с особой тщательностью выбирали место для ночевки, чтобы свести до минимума вероятность внезапного нападения.
На следующий день они шли под парусом на юг, гребли, когда ветер стихал. Лесистые холмы, которые были видны весь предыдущий день, постепенно скрылись, и среди однообразного пейзажа теперь выделялся лишь двугорбый остров. Путники достигли его к вечеру, когда у лодки выросла длинная тень, которая пришвартовалась вместе с ней в небольшой, кое-как укрепленный бухточке. Земля здесь явно обрабатывалась, а выше по склонам бродили стада гусей, уток и другой домашней птицы. Несколько старушек, которые следили за птицами, подошли к берегу и рассматривали пришельцев. Старушки сказали, что это место называется остров Виттенхэм, и неохотно разрешили путникам остаться здесь на ночь. У большинства обитательниц острова были ручные выдры, ловившие для своих хозяек рыбу и дичь.
Старушки стали немного приветливее, когда убедились в миролюбии Седой Бороды и его спутников. Как выяснилось из разговора, на острове обосновалась некая религиозная община; ее члены верили в Учителя, который изредка являлся им и проповедовал о Втором Времени. Они попытались было обратить в свою веру и гостей, но Марта тактично сменила тему, спросив, как долго поселенцы живут на острове.
Одна женщина рассказала Марте, что они пришли на эти холмы из города Дорчестера лет семь назад, когда разлившаяся река начала затоплять их земли и дома. Теперь их прежние жилища полностью скрылись в глубинах моря Варке.
Речь этой старушки звучала довольно странно и временами становилась почти непонятной. Как будто туман, который простирался над водами, окутывал и человеческое разумение. Конечно же, следовало ожидать, что у небольшой изолированной группы людей появится своеобразное наречие, но необычной была быстрота, с которой это произошло.
Марта и Седая Борода говорили об этом явлении поздним вечером, когда легли спать.
— Помнишь, мы встретили странного старика по пути в Оксфорд? — спросила Марта. — Ты еще говорил, что у него вместо жены барсук.
— Смутно. Это уже давненько было.
— Я помню, мы спали в его сарае с северным оленем. Он еще лечился у этого жуткого доктора на ярмарке, как же его звали? Ох, моя память!..
— Кролик Джингаданджелоу?
— Точно — твой приятель! Старик что-то плел про то, как быстро летят годы; он воображал, будто ему лет двести или около того. Недавно я про него вспомнила и наконец поняла, почему он так говорил. Вокруг слишком много перемен, Олджи, и я начинаю всерьез думать, что мы живем уже много столетий.