С тех пор величать детей кузнеца Снегом и Снежой, а Проша меня на версту ближе не терпел.
Словив грозный взгляд старца, лишь поморщилась в лице и поудобней устроилась между дядькой Люмилом и Микитой.
— Слышь, Снежинка, а ты с собой снадобья какие взяла?
Парнишка стрельнул взглядом в мою сторону, и я качнула головой.
— Так, по мелочи, Микит. А что?
— Да я ничего не успел… — сокрушительно выдал он. — Староста до последнего обо мне промолчал. Лишь утречком, когда всех в телегу загрузили, Проша, не увидев меня, начал орать о несправедливости. Меня с печки и взяли.
— Не серчай, малец. — по-доброму отозвался Люмил. — Нашим поможем, там, глядишь, и война закончится. Домой вернешься, все девки по тебе сохнуть будут.
— Чего мне девки, дядька? У меня мать и сестра без присмотра остались.
— Не делай себе плохих дум, целитель. — Сверху отозвался один из всадников. — Указом князя, семьям воинам, что сейчас на войне, паек прилагается. А вы, стало быть, тоже туда едете. Не бойсь, не помрут с голодухи сёстры.
Потом опять молчание. Только колеса возницы скрипели. А я уснула, оперлась о плечо дядьки и уснула, а на моём плече дрыхал Микита.
Дядька Люмил угостил нас марковкой сладкой, я же вспомнила, что мама мне в дорогу булочек с маком напекла. Последние чашу с мукой истратила. И тоже щедро поделилась с Микитой и Люмилом. Так сытые мы и уснули.
Проснулась я от мужских голосов.
— М-да, а с Малинкиной губернии побольше люда набрали, чем в разом в соседних.
— Набрали так набрали, да поди все старики и бабы. Чего с ними на войне делать? — вторит второй голос.
— Чего-чего… Княжий указ исполнять. Сказано же, баб и детей отправлять в Торговлск. Пущай там травы собирают по лесам и отвары варят для солдат. А остальных, тем, что вмоготу, на грани.
— Так и сделаем, сотник. Так и сделаем… Утречком мужиков, а их поди только десять, отправим с Вьюном. Здесь в паре верст вчера резня крупная была. Не явись двуликие, раскатали бы нас в лепешку. Лес мы, конечно, отвоевали, но раненых тьма. А там, поди, два целителя и остались, и те старики. А баб и совсем немощных прямо сейчас с Лятом в пути отправим.
— Пущай так и будет, воевода.
Сон сняло рукой. Недолгое время прошло, как меня растормошили за плечо.
— Эй, седая… — откликнулась меня баб с круглым лицом и родинкой на щеке. — Вставай, девка.
Послушалась и встала.
— Ну что, Снежинка, кажись, пришло время прощаться. Вас увозят на безопасную роботенку, а нас на грань. Не поминай лихом, дочка. Чай, ещё свидимся.
— Даст боги, дядя Люмил. Пущай бережет тебя Зима.
— И тебя, Снежинка. Ну, бывай!
Крепко обнял меня напоследок высокий мужчина и махнул ладонью по макушке.
— Бывай, Снежка. — Стиснул меня в стальные объятья Микита. Почитай, мы с ним одного возраста.
— Береги себя, Микит. Пускай духи уберегут.
Мои односельчане ушли, а мне довелось залезть уже в другую телегу. Там уже сидели по бокам бабы да старики. И Проша, куда без него-то? Хотя триста ему ещё не стукнуло-то.
Сев подальше от недружелюбного деда, усмотрелась в даль. Заря только поднималась над верхушками сосен. Холод лизал щеки, но я лишь плотнее куталась в мамину шаль. А я все чаще грустела.
Так хоть кого-то знала вокруг, по-другому было, когда мои товарищи по науке и однополчане были рядом. Сейчас же, как будто воды отрезали. И не повернуться, и не уснуть.
Уставившись в плотную чащу нарядных елей, я незаметно для себя уперлась головой о край телеги и перестала слушать голоса. Бабы за спиной о чем-то спорили. Старики причитали на князя, а я меня скружила грустная рутина. Как там, интересно, матушка? Наверное, все слезы обронила у калитки.
А с другой стороны, вот я живая. В тыл меня ведут, травы собирать да лекарства делать. И все будет хорошо. Высокая фигура всадника, что словно тень скакал по пятам телеги, стала заметно не сразу.
Наконец, увидев оного, возница дёрнул за уздечку, усмеряя старую кобылу.
— Чего это он? Забыл что?
Все в телеге умолкли, будто чуя, что не с проста всадника за нами прислали.
— Неужто сейчас вернут? — испуганно молвила одна из женщин, прижав ладонь к губам.
— Типун тебе на язык, дуреха. — Ощетинился один из дедов, беспокойно тормоша свою баклажу. Я же от душевных терзаний даже голову не подняла со своей опоры, чтобы посмотреть. Тоскливо было, что впору выть на луну.
Большой пегой жеребец с диким рёвом остановился около возницы, поднимаясь на дыбы, окружив себя облаком пыли.