— С детства гадом был! Легко отчихался от сучонок. Ну, погоди ж ты у меня! Приловлю в потемках, волком взвоешь! — грозит Васька, сжимая волосатые рыжие кулаки.
Катерина, узнав, за что избили мужа, долго хохотала. Не над ним, над бабкой:
— Она нынче язык прикусит. Не станет задевать. А то ишь, перья распустила, старая хивря! Нас паскудит. Посмотрели б за своими девками. Ходят по улице без стыда, а вся жопа наружу! И никто им слова не скажи! Совесть потеряли. Разве из таких получатся путные жены? Да и кто решится жениться на них?
Катерина обтирала лицо мужа медом, прикладывала медяки к синякам, чтобы скорее рассосались.
Бабе было обидно, что ее Ваську избили всей улицей. И при том ни за что. Ну какое право имела старуха судить мужика, называть хреновым родителем? Вот и получила за свой язык. А ее пузатый Андрей опозорился на весь околоток. Теперь докажи, что не сам блядей вызвал в дом? Половина поверит. Зато другие — ни за что! — смеется Катерина, успокаивает мужа:
— Отдохни дома. За выходные все пройдет. Ни одного синяка не останется. А и нам завтра снова телефон включат. Была я на станции. Устроила им разгон! Пообещали исправить недоразумение, — улыбалась жена победно.
Василий стоит у окна, смотрит на улицу. Здесь ему знаком всякий дом, каждый человек. Тут он мог пройти с завязанными глазами в любую погоду, не боясь опереться ни на дерево, ни на забор. Он мог войти к любому соседу запросто. Но только не теперь… Здесь, в этом доме, он родился и вырос, знал каждую собаку, всякую ямку на дороге. Сколько горестей и радостей пережил. Считал, нет на всем свете улицы лучше, чем эта. Но… Даже ее не оставляло в покое время. И каждый год кто-то умирал, другие рождались. Менялись не только люди, даже дома. Вон на месте старой лачуги выросли целые хоромы. Внутренние гаражи, лужайки с фонтанами, заборы из арматуры в два человеческих роста. От кого? Раньше, еще совсем недавно, низкие штакетники были в диковинку, все чаще плетени отгораживали дома от улиц. Меж соседями ничто не пролегало. Теперь только колючей проволоки не хватает. Сосед на соседа смотрит через дверной глазок, открывать не спешит. Боится. Ни на радость, ни на беду никого не дозовешься. Бейся в горе сам. Выживешь, твое счастье. А нет, никто не посочувствует и не поможет, — вздыхает Василий, вспоминая прошлое, и вдруг увидел, как к дому идет старик-сосед. Его дом — напротив. Окна в окна. Здоровались через форточку. Теперь нет. Давненько не общались, не ходили друг к другу. Хотя и не ругались. Но что привело его? Пошел открыть двери и отступил, пропустив в дом Петровича.
— Давненько я у тебя не был, Васек! Ну, как вы тут маетесь? Все ли здоровы? Что это с твоим лицом? Приболел?
— Да ладно, Петрович! Небось слыхал, что приключилось? Всей улицей на меня мужики навалились. Избили ни за что. А ведь его бабка нам с Катюхой всю душу изгадила.
Петрович молча слушал, в чем провинилась мать Андрея, за что Васька наказал ее:
— Сволочь старая! — кипел мужик.
— Да охолонь же, Васек!
— Она на меня вею улицу натравила!
— Послушай, Васек, не она виновата! Да и что ты утворил бы с любым, если б похоронщиков в дом прислали? И не к кому-нибудь, а к матери?
Небось ноги ему вырвал, а сучки вставил бы и сказал, что таким на свет выполз! Бабы, какую ни возьми, только горлом сильны. А задень всерьез, сама немощь. Негоже тебе с бабкой воевать. Да еще с этой. Ей одной за сотню мужиков бедовать довелось. Иль забыл? Ить Колымы хлебнула за кляузу. И тож — в соседях был. Чуть не померла. Вот мы нынче и бережем друг дружку, чтоб такой же не объявился. Хотя времена поменялись, пакостники не поизвелись. Нынче Андрюху, завтра другого достанут.
— Переживший свое бережет соседа. А эта хлябало отворила на всю улицу. Иль я своему Игорю худа желал? Хотел в люди вывести, в мужики! Он же, мало того, что заморышем родился непонятно в кого, еще и грамоту ему подай! А она кормит? Кому сдалась она? Я ж не вечный! Он же самого себя не прокормит во врачах!
— Но ить кормится как-то! И у тебя не просит! Уж не первый год учится. А клизмы с голоду не роняет. Он уже на практике — в больнице работает. Зря ты на Игоря серчаешь. Серьезный человек с него получится.
— Только то и делов — клизмы ставить! Для того стоит мозги шесть лет сушить? А с зарплаты хлеба всыто не поест.
— Нынче врачам добавили в получку! Сам про то слыхал. И дальше обещают. Твоего тоже не обойдут. Да и не указ мы нынче детям нашим. Твой с детства врачом был. Помнишь, как он пацаном моей Жучке помогал разродиться? — рассмеялся Петрович, и Ваське поневоле вспомнилось.
Был День Победы. Его тогда отмечали всей улицей. Общий стол накрыли. А тут собаке Петровича приспичило щениться. Уже все тряпки сгребла в кучу, устроила гнездо, а щенки никак не выходят. Собака скулит, плачет, но люди не видели, не замечали ее мучений. Та уже еле дышала, когда к ней подошел Игорь. Вместе со своими
сверстниками решил помочь и сделал Жучке клизму. Та из последних сил поднатужилась посреди двора. И прямо перед столом, на глазах у всех, выдала на свет всех четверых щенков. Сама себе не верила — в собственное счастье, что жива осталась. А и щенки — красавцы! Все выходились. Собака за Игорем до конца жизни тенью ходила. Помнила доброе мальчишки. Да и люди приметили. Хвалили. Стали доктором звать. Лишь Василий не соглашался. Потому, ругая сына, не забывал обозвать излюбленно:
— Сучий врач!
Игорь даже плакал от обиды. Но Василий ни сразу не упустил случая подначить сына.
Ни он, ни Катерина не знали, где, когда и у кого научился Игорь делать уколы, измерять давление. С самого пятого класса заявил, что будет врачом. И своего добился.
— Твой малец — толковый человек. Не то, что мои внуки! Сколько ни просил — дурнями так и остались. Один — в сантехниках — говном провонялся насквозь, другой и того не легче — футболист. Я б рад был, если б хоть один врачом стал, но не дано. Гнилая судьба у обоих, — вздыхает Петрович. И только Катерина поняла, не договаривает сосед, не с тем пришел. И ждала.
— Я вот смотрю, и ты на жизнь обижаешься.
сыном недоволен. Где радоваться надо — злишься. Все на свой лад повернуть хочешь. Ан смириться стоит. Дети не всегда в родителей удаются. Каждому Бог свою долю сготовил. А на Господа можно ли сетовать? — прищурился хитровато. И добавил: — Твои дед и отец отменными плотниками были. Ты то же в них не пошел.
— Все равно строитель! — не согласился Василий.
— Верно. Но память от их — в каждом доме и нынче жива. У кого шкаф, стол, лавки. Другие — ставни сберегли. А крылечки какие делали. Тебе не достать. Их и теперь добром вспоминают. А ты что утворил? Зачем Андрею пакость подсунул и сучек к нему вызвал?
— Я? С чего взял? — опешил Василий.
— Да кроме тебя — некому! Я враз смекнул. Всех людей на нашей улице знаю. И только ты способен на пакости. Не кипи! Ить я правду сказал.
— Похоронщиков вызвал. Это точно. А девок…
— Да у нас даже телефон отключили. Как бы Вася баб позвал? Вишь, разукрасили мужика? Он из дома не выходит даже по малой нужде. Чего напраслину несешь на Васю? — не выдержала Катерина.
— Да при чем телефон? Вон таксофон в двух шагах. А в потемках ни одной рожи не видно. Ну, не в том соль. Не Васька, так кто еще? Жаль другое, — вздохнул тяжело и продолжил: — Можно морду побить. Это заживает. Случалось, и раньше иногда ссорились мы промеж собой. Чего не бывает? Все люди не без горбов. Но вот доводить семью до разлада и развода, такое уже грех! А Маринка — жена Андрея, собралась вместе с дочками к своей матери — в Сибирь, навовсе! Значит, кинет Андрюху. Тому что остается? Только в петлю головой!
— Этот не вздернется! Его силой не повесишь. Сам кого хочешь загонит. Да и какое мне дело до него! Останется с бабкой. Два паука в одной банке буду канать. Он в холостяках не засидится. Да и впредь будет выбирать время, когда блядей звать, — отвернулся Василий к окну.
— Петрович! А чего это за Андрюху страдаешь? Иль он прислал выведать? Так я его за Васю в колодце утоплю, паскудника брюхатого! Сыскал адвоката!
— Эх, Катька! Сдается, когда мы, старики, перемрем, вы за год промеж собой перегрызетесь. По-собачьи жить станете, без тепла и света в душах. Долго ль так протянете? Друг другу жизни укоротите. А сколько нервов и здоровья отнимете — не счесть! Нешто людям завсегда нужна война, чтоб снова научились беречь друг дружку? Иль мало хлебнули? Сколько пережито! Ан опять вас черви точат. И покою нет, когда у соседей ладится?