Я в последний раз огляну убежище Богданы и тихо выйду, прикрыв за собой дверь. Именно прикрыв – точно в надежде вернуться снова.
Теперь каждый день у меня в квартире будет петь Анна Ребер образца тысяча девятьсот семьдесят второго года. Сначала я не нарадуюсь, как ребенок, этому маленькому украденному счастью, но… без закипающего в 7:43 над головой чайника "Teril Ev2", без стука желтой, как подлодка "Beetles", зубной щетки, что падает утром и вечером в пластиковый стаканчик с ромашками, – без всех этих крох "Туманный понедельник" превратится лишь в качественный суррогат Богданы. Протез ее жизни в моих ушах.
Так что одним воскресным утром, когда за окном сойдет с ума кружевная, алая осень, я снова приоткрою дверь этажом выше. Включу негромко Анну, поставлю чайник и начну собирать кусочки исчезнувшей жизни.
Вот обувь в прихожей. Шеренга сапожек, зеленые кроссовки. Слышите? "Вжи-и-х!" – Богдана застегивает черные ботфорты. Шорох белой, точно перо альбатроса, стеганой куртки; шелест, с которым девушка поправляет волосы. Какого они цвета?
Лиловые! На расческе в ванной – лиловая прядь. Самый красивый цвет, который я когда-нибудь видел. Я представлю, что ты вытираешься и зеркало запотело. Включаешь фен с отломанной крышечкой, чтобы раскаленный электричеством воздух смел капельки воды с волос а с лица – сон или усталость.
Вот духи. Я брызгаю на руку и принюхиваюсь. Рябина? Да, ты пахла рябиной. Или нет? Тут сбоку почти пустой флакончик – с ядерным ароматом грейпфрута. Сколько же тебя вокруг! Маленькие разноцветные кусочки – точно стеклышки в витражах. И каждый очень хочет крикнуть "посмотри, посмотри на меня", но, видать, стесняется.
Вот стесняется шампунь со зверобоем, розовый лосьон и бледно-лиловая помада. Смущается поржавевший смеситель – давно тут не было мужчины; осколок кафеля, который приклеен оторванной – не отрезанной – полоской скотча.
Вот краснеет в комнате Джек Лондон, что лежит разворотом вниз на прикроватной тумбочке: страницы 223 – 224, рассказ "Однодневная стоянка". Куксится телевизионный пульт, у него кружки грязи вокруг всех кнопок, кроме "пятерки" и "гибернации". Ты смотрела исторический канал?
Да. Включала моноблок: просто, для фона древности, чтобы не слышать своих мыслей, и читала книжку. В последний вечер ты чувствовала себя особенно усталой, поэтому не закрыла ее аккуратно, а положила так. Щелкнула "on/off" и заснула.
Малиновый бюстгальтер на спинке и колготки – ты надевала их в тот день. Бюстгальтер тоже стесняется, как и синий абажур, и ворсистый ковер со следами ног у кровати, по которому ты ходила босиком.
Как стесняется робкая, высохшая герань на окне. Как на кухне – белая кружка с зевающей мордочкой и глазами-бусинками. На стенках внутри различается оранжевая полоска – она возникает, если не допить чай и оставить до вечера. Наверное, ты часто опаздывала. Да, как еще объяснить, что все гелиотаймеры спешат на двадцать минут?
Оранжевая полоска приведет меня к буфету – здесь какой-то бежевый сахар (я сначала решу, что это халва) и зеленый чай с жасмином, оба в глиняных баночках; немного черного чая в надорванном пакете. Я почти могу вспомнить, как сквозь перекрытия между этажами доносится хруст этого раздираемого пакета – за неделю до исчезновения. Вот ты гремишь ложкой по стенкам баночки сахара а потом и кружки; вот журчит наливаемая вода, вот с шорохом отодвигается стул. Ты садишься на потертое сиденье, закидываешь ногу на ногу; задумчиво берешь свой чай и смотришь в кухонное окно, за которым день-деньской растекается по деревьям и траве осенняя желтизна.
А сюда – я улыбаюсь, – где оранжевая клякса на скатерти, ты обычно кладешь ложку, когда помешаешь сахар. Вечером стираешь пятно тряпочкой: чумазой, с рыжими пятнами и надписью "Ma che cosa tu guardi?". Спорю, раньше эта тряпочка была футболкой.
Щелкнет, выключаясь, зеленый, прозрачного пластика "Teril Ev2". Он очень старый – разогревался едва не двадцать минут. Из носика поднимаются белесые клубы, а уровень жидкости застыл где-то у полулитра. Вода, которую ты сама кипятила, пока не растаяла, как эти облачка пара под потолком.
Что же ты пила? Зеленый в баночке, черный в пакетике, оранжевый – в кружке.
Черный, его немного. Не успела… ох, какая же ты все-таки, растяпа, Богдана, – не успела пересыпать в банку.
А цвет? Я приоткрою холодильник и улыбнусь пиале с ослепительно рыжей облепихой, как чему-то родному. Бутылка невозможно дорогого красного вина "Этильон Монпери"; разорванная – Богдана, неужели у тебя не было ножниц? – упаковка испанской ветчины "хамон". Плесневелый, в силу времени, а не благородства, сыр; немного овощей и багровых, как закат, яблок; в морозилке – хлеб и невразумительно-рыбное филе.