- Мадам, - ответил он, снова кланяясь, - я принимаю ваш упрек и признаю свою вину. Я хочу знать, что могу сделать для вас сейчас?
- Трижды, Мармадьюк, я писала вам! Умоляла простить меня...
- Я ведь высылал вам деньги.
- Деньги! - воскликнула она столь страстно, что поперхнулась и зашлась в приступе сильнейшего кашля.
Сэр Мармадьюк подошел к ней, осторожно подвел к стулу и усадил. Затем, поскольку в замке не было ключа, сам подпер дверь спиной.
- Вы знаете, сказала она, когда пришла в себя, - вы ведь знаете, что я наскучила ему уже через неделю.
- А ведь он, мадам, моя полная противоположность!
- Если бы вы простили меня тогда, вы могли бы меня спасти, Мармадьюк, спасти, понимаете...
- Я мог спасти вас от всего, но только не от вашей собственной натуры! - спокойно возразил сэр Мармадьюк, и не один мускул не дрогнул на его лице.
- Вы ведь знаете, как горько я сожалела, как...
- Сожалели, но не раскаялись, мадам!
- О Мармадьюк! Я очень больна, я уже ощущаю дыхание смерти... Мне осталось совсем немного.
- И все же: чем я могу вам помочь?
- Это невыносимо! - она в отчаянии покачала головой. - Неужели в вас нет ни капли милосердия? Неужели в вашем сердце не найдется немного сочувствия к той, что стоит на пороге смерти, к той, что является вашей женой, Мармадьюк?
- Я понимаю вас, - мягко ответил он, - но...
- Но, - повторила она и наклонилась вперед, охваченная внезапной вспышкой раздражения, - чем скорее я умру, тем лучше для вас! Я же все прекрасно вижу! Наконец-то надменный сэр Мармадьюк влюбился! Ваше ледяное сердце начало оттаивать, величественность и высокомерие отброшены прочь, и вы бродите по полям и лесам, подобно странствующему цыгану. Вы такой же, как все! Вы переживаете сейчас свою вторую юность и до безумия влюбились в этот образец деревенской скромности и чистоты...
- Мадам, умоляю вас...
- Ба! Сэр, ваши надменность и величественность на меня больше не действуют! Вы превратились в самого обычного деревенского увальня, умирающего от любви к сельской красотке, надо сказать несколько староватого увальня! Бедняжка! - Она насмешливо расхохоталась, смех вскоре перешел в новый приступ кашля. - Ваша непорочная квакерша столь безупречна! Вашу возвышенную натуру, такую правильную, такую непогрешимую, передергивает от одной мысли о неправедном поцелуе! Поэтому, достопочтенный супруг, моя смерть - это ворота к вашему счастью! Смерть подбирается ко мне, я чувствую ее, я дрожу от одной мысли о ней, но для вас и вашей квакерши моя смерть означает одно - свободу. Моя могила станет для вас венчальным...
- Довольно! - резко воскликнул сэр Мармадьюк. Он достал из кармана кошелек и аккуратно положил его на край стола. - Здесь около пятидесяти фунтов банкнотами и золотом. Пожалуйста, возьмите их и...
- Ах, деньги! - ее губы скривились в горькой улыбке, все еще прекрасные глаза надменно сверкнули. - Заберите их, Мармадьюк, у меня есть милостыня, которую один джентльмен подал одной нищенке. Кроме того, я не столь стеснена в средствах, как может показаться.
- Однако, - сказал он спокойным, но не допускающим возражений тоном, эту ночь вы проведет здесь. Для вас немедленно приготовят комнату и...
- Своевольный вы человек! - она с улыбкой склонила голову к плечу. Можете заказывать хоть десять комнат, но я еду с вами в Лондон.
Сэр Мармадьюк лишь покачал головой.
- Глупец! - воскликнула он все тем же чарующим голосом. - Попробуйте только остановить меня! Я закричу и переполошу всю гостиницу.
- Весьма сожалею, - вздохнул сэр Мармадьюк, - но боюсь, вам придется кричать.
- Ну и осел! - она улыбнулась. - Оставьте меня в покое, и ваша прекрасная Ева-Энн достанется вам. Я рассказала ей свою историю. Да-да, всю правду! А ваша добросердечное, нежное и невинное дитя никогда не оставит одинокую умирающую женщину. Как же плохо вы знаете ее, Мармадьюк! Впрочем, вы никогда не понимали женщин и никогда не поймете, поскольку вся ваша светская мудрость и ...
В этот момент в дверь постучали. Голос мистера Гоббса возвестил, что карета готова.
- Войдите! - властно приказала леди.
Мистер Гоббс отворил дверь, но увидев ее, замер на пороге с мрачным и угрюмым выражением лица.
- Ну, Джон, - она весело кивнула, не обращая внимания на его суровый вид, - мой добрый Джон Гоббс, вы, похоже, узнаете меня, несмотря на прошедшие годы. Прошу вас, назовите все мои имена, если вы, конечно же, помните их.
Джон Гоббс поклонился и мрачно, словно читая заупокойную молитву, произнес:
- Мэриан, Элеонор, леди Вэйн-Темперли.
- Именно так, Джон, - она величественно кивнула и встала, - прошу вас, проводите меня до кареты.
И вложив свою хрупкую кисть в запыленную руку мистера Гоббса, леди Вэйн-Темперли покинула постоялый двор.
Сэр Мармадьюк взял кошелек, оставшийся лежать на столе, посмотрел на него ничего не видящими глазами, положил его в карман, устало вздохнул и вышел в лунную ночь.
И вот мистер Беллами с веселым смехом закрывает дверцу кареты, легко вспрыгивает в седло и бодрым голосом поторапливает сэра Мармадьюка. Тот садится на лошадь, угрюмо кивает мистеру Гоббсу, и кавалькада вновь отправляется в путь.
Скрипят колеса, цокают копыта, позвякивают удила. Путники мчатся по вересковым пустошам, совершенно безжизненным в мертвящем свете луны, сквозь густую листву пробираются по узким дорожкам. Они движутся все дальше и дальше. Время идет, и вот уже луна скрывается за темной громадой леса, и на мир опускается тревожная тьма. Но громыхание колес и цокот копыт не затихают ни на мгновение. И наконец звезды на небесном своде начинают бледнеть. Деревья, кусты и пустынные луга сменяются домами, мощеными улицами, многолюдьем оживленных городских магистралей. А вот и постоялый двор "Хорнз" неподалеку от Кеннингтон Кросс.
Мистер Гоббс направляет взмыленных лошадей под нужную арку в тускло освещенную конюшню, запруженную повозками и громадными фургонами. Здесь шумно и суетливо; люди снуют взад и вперед; ругаются посыльные; лошади бьют копытами, а нетерпеливые пассажиры почтовых дилижансов глазеют по сторонам и теребят всех вокруг. И все это в ранний рассветный час. Словом, путники наши прибыли в Лондон. Сэр Мармадьюк и мистер Беллами отстали от кареты примерно на полмили, их истощенные лошади едва плетутся. Перед самым въездом на конюшню они вынуждены остановиться - путь им преграждает большая крестьянская телега.
- Ей-богу, старина, - мистер Беллами зевает и оглядывает пропыленное одеяние сэра Мармадьюка, не слишком подходящее для верховой езды, - мы выглядим, словно нищие, каким-то чудом оказавшиеся в седле, особенно я. Бог ты мой, Джон, а ведь где-то существуют ванна, завтрак и постель! Вперед!
Сэр Мармадьюк спешивается и, нетвердо ступая на негнущихся ногах, ведет изможденное животное на конюшню, и тут он вздрагивает от дикого крика. Он резко оборачивается - к нему бежит мистер Беллами, вмиг забывший об усталости.
- Джон, - выпаливает юный джентльмен, - карета пуста! Они... и та женщина, и Ева-Энн... исчезли! Взгляните!
У распахнутой дверцы стоит озадаченный и растерянный мистер Гоббс, он с изумлением смотрит в пустоту кареты. Все вместе они прочесывают переполненный двор, но безуспешно.
- Надо осмотреть гостиницу! - кричит мистер Беллами. - Может они заказывают завтрак.
- Посмотрим! - печально соглашается сэр Мармадьюк.
Но вот огромный постоялый двор обшарен вдоль и поперек. Опрошены подавляющие зевоту лакеи, сонные горничные и коридорные, шумные посыльные, конюхи и грумы. Но никто ничего не знает. Ева и миледи словно сквозь землю провалились. Тем не менее рвение мистера Беллами не утихает. Он носится по двору, он проникает в самые укромные уголки гостиницы, он вновь и вновь расспрашивает всех, кто попадается ему на пути. Все впустую.