И вдруг новость – едет, а его нет и нет. Это потом мы узнали, что его прямо на вокзале арестовали. Оказывается, он в ресторан заглянул, клюкнул как следует и анекдот какой-то про товарища Берию рассказал. Вот и покатил в другую сторону, в Магадан, четвертной, что ему подарила судьба, разгуливать. Только в пятьдесят пятом дома оказался… Кашлял как будто внутри него барабан бухал. Ну и, видать, не выдержал, стал запоем страдать. Полгода мужик как мужик, в больнице работает, а потом три недели, как отдай, лежит в лёжку, глушит водку. Страшное зрелище: зарастает бородой, как медведь какой-то бурый, руки трясутся – стакан ко рту не может поднести.
Ну, кто его, такого, в больнице в Ленинграде держать будет? Прогнали с работы, а он в Новгородскую область пристроился, в одну районную больницу. И надо же, судьба! – шёл по улице, тучи к дождю собрались, разряд ударил – и в него, не копнулся…
– Да-а, – сказал Михаил Петрович, – и правда судьба, на фронте уцелел, а здесь…
– Власть ему такую судьбу уготовила, – Альберт Александрович, сверкнув глазами, передёрнул плечами.
– Власть тоже из людей складывается, – тихо сказал Коробейников, – и жизнь из людей.
– Ну, уж это вы не скажите, – Альберт Александрович колыхнулся могучим телом, заскрипел пружинами. – Выходит, по-вашему, общество на хороших и плохих делится? Пришёл хороший к власти – значит, порядок, плохой – готовь могилу? Да нет же, система у нас такая…
– Наверное, вы меня неправильно поняли? – сказал Коробейников. – Причём тут система?
– Система кнута, – сказал Альберт Александрович, – и никакой сложности. По низам щёлкает, чтоб, как овцы, послушные были.
– Ну, это вы зря! Я вот всю жизнь работаю и не чувствую, что меня кнутом щёлкают. Дело надо делать…
– Ну тогда вы счастливый человек, – Альберт Александрович сощурился будто от яркого света, – а я вот каждый день пишу белиберду, славословлю то, во что не верю.
– Ну, тогда не пишите…
– А жить как? Когда-то был знаменитый московский журналист и редактор Пастухов, который был вхож и в богатые московские дома. И вот однажды на приёме у московского генерал-губернатора Долгорукова произошёл между хозяином и Пастуховым памятный разговор: «Какое направление имеет ваша газета, уважаемый Николай Иванович?» – спросил Долгоруков. А тот не задумываясь, отвечает: «Кормимся, Ваше превосходительство». Вот и мне приходится так…
Наверное, он ожидал, что Коробейников рассмеётся, глядел на него с интересом, но Михаил Петрович молчал, думал, глядя в потолок. Интересный человек, кажется, думающий, только не договаривает, хотя в душе кипят страсти. А какие страсти? Почему-то подумалось, что человеческая душа у таких людей покрыта толстым слоем чёрной накипи. И тут же пришла мысль, встала как вопрос: а у тебя что, светло на душе, празднично, не истоптано сердце печалью и бедами?
Глава 3
Три дня Коробейникова таскали по кабинетам, снимали электрокардиограмму, брали кровь на анализ, лепили клеем проводки к голове, и всё это ужасно надоело, даже подумалось со злостью, зачем и кому это нужно? Ему страшно хотелось курить – три дня как он передал начатую пачку сигарет Коле и сказал: «Если выкарабкаюсь из больницы, тогда и закурю, а сейчас баста!» – тянуло на улицу, где разыгралось солнце и наверняка поёт тугим радостным звоном наполненная влагой земля.
Но Наталья Сергеевна, вкатываясь в палату, приветливо улыбалась, опять начинала какие-то свои отвлекающие разговоры, говорила о прочитанных книгах, своей загородной дачке, скорее даже и не дачке, а так, маленьком садовом домике, где с трудом умещаются стол и диван, об огороде, на котором были посажены огурцы и помидоры. Оказывается, она прочитала в каком-то журнале, что помидор – такое растение, которое своими корешками всасывает влагу с силой в двадцать атмосфер. И самое большое количество слонов на земном шаре – на Мадагаскаре, даже больше, чем в Индии, откуда слонов развозят по зоопаркам мира.
Как бы между прочим Наталья Сергеевна проверяла пульс, мерила давление, мяла живот. И всё это под весёлые рассказы о своих огородных делах и о прочитанных книгах. Коробейников понимал, что это умение уходить от волнующих вопросов – ловкий приём, своего рода мудрость и хитрость, как говорится, святая ложь во спасение, но слушал врачиху с интересом, рассказчик она была интересной, и даже Альберт Александрович прислушивался к этим разговорам, скептически улыбался.
Однажды тот не выдержал и после ухода врача, мрачно посмотрев на Михаила Петровича, хриплым голосом спросил: