Он с нетерпением ждал врача, и когда Наталья Сергеевна появилась в палате, даже улыбнулся блаженно: сейчас кончится обход и можно на прогулку идти. На улице, кажется, сегодня хорошая погода, солнце вытапливает остатки тумана в лесу, пар плывёт над соснами.
Наталья Сергеевна подсела к кровати Альберта Александровича, начала с анекдота:
– Слышали, как о вашем брате говорят? Я у Гиляровского прочитала, как давали сообщение о коронации Николая Второго. В первом номере написали: «Царю на голову возложили ворону». В следующем номере дают поправку. «Царю на голову возложили не ворону, а корову». И только в третьем номере дали поправку на поправку: «Царю на голову возложили не корову и ворону, а корону».
Вступил в разговор Альберт Александрович, хрипло рассмеялся:
– Это что, Наталья Сергеевна, вроде анекдота. А я другое, более злое вспомнил. На кладбище установили доску: «Здесь покоится прах честного человека и журналиста Иванова». Прочитал один и воскликнул: «Господи, какие времена пошли, в одну могилу двух человек сразу кладут».
Доктор глянула на тонометр, покачала головой:
– Да у вас сегодня давление подскочило.
– Это потому, что Альберт Александрович много о женщинах думал, – подначил Коробейников. Не всё же журналисту над ним трунить, надо когда-то и ему давать сдачу.
– Что, влюбился? – засмеялась Наталья Сергеевна.
– Шутит Михаил Петрович, – добродушно заулыбался Альберт Александрович. – Просто встретили мы с ним красивую женщину, врача-лаборанта.
– Нину Дмитриевну?
– Её самую. С ней когда-то товарищ Коробейников на светском балу танцевал, как с Наташей Ростовой.
– Нина Дмитриевна у нас – женщина серьёзная. Только несчастье недавно пережила.
– Какое, – спросил нетерпеливо Коробейников.
– Муж у неё на стройке погиб. Самая нелепая смерть – на крыше пятиэтажки заливали гудрон, а он поскользнулся и скатился вниз. И до больницы не довезли.
Словно порохом рвануло в груди Коробейникова – так вот о чём вчера намекнула Нина об общности человеческой судьбы. Теперь понятно, почему сверкнули на её глазах слёзы, померк взгляд, словно потухшая звезда скатилась с небосклона. Значит, и ей жизнь дала горький урок скорби и печали.
– А дети у неё есть? – спросил Коробейников.
– Дочь в мединституте учится. Сейчас Надежда Дмитриевна одна живёт.
Доктор посмотрела на Альберта Александровича и с грустью спросила:
– А вы случайно вчера не устали, не переутомились, а? Не заводил вас Михаил Петрович по дорожкам?
– Да нет; только два круга всего.
– Сегодня придётся сократить наполовину. Посмотрим, как завтра давление будет себя вести.
Она пересела поближе к Коробейникову и улыбнулась:
– Ну, а как вы, герой колхозных полей?
– Совхозных, Наталья Сергеевна!
– Какая разница! Главное – в поле жизнь проводите. Но я вроде замечаю – настроение у вас погасло… – и она с любопытством посмотрела на Коробейникова.
Ловя этот взгляд, усмехнулся Коробейников, слишком страшную новость сообщила о Нине Наталья Сергеевна. Человеческая сущность гибкая, как пьняк, и если ещё утром он твёрдо был уверен в необходимости встречи с Ниной, то сейчас с грустью думал: «А зачем?» Не обидит ли этой встречей, не вызовет ли жалость к себе или, ещё хуже, обидит сожалением её, навеет грустные воспоминания? Как это там у Горького: не жалеть, не унижать человека жалостью, его уважать надо!
Уважение к Нине, а не сочувствие сейчас рождалось в голове Коробейникова. Заметил он вчера – Нина держится, как стойкий солдат, значит, и ему надо не раскисать, не мочалиться, не напускать на себя грусть и тревогу, а вцепиться в жизнь дубовым побегом, не давать сломать себя ледяным ветрам жизни.
Наталья Сергеевна померила давление, пощупала живот, послушала лёгкие и сказала спокойно:
– Кажется, мы на верном пути, Михаил Петрович!
Она ушла, а Коробейников ещё долго лежал, будто обрушился на него грузный мешок, придавил, приплюснул, сдавил спину. Нет, надо было бороться с собой, сбрасывать это психологическое оцепенение, и он предложил Альберту Александровичу:
– Ну что, прогуляемся?
– Да нет, сосед, мне лучше полежать. Уж вы без меня к Нине Дмитриевне сходите.
– Без вас не смогу, – засмеялся Коробейников, – не так язык подвешен…
Он выбрался на улицу, и лицо обдало банной духотой. Припекало сегодня, светило по-праздничному, победно и яростно, и Михаилу Петровичу захотелось присесть где-нибудь на лавочке, подставить лицо солнцу – пусть загорит, на загоревшем лице стираются морщины. Ещё вчера он приметил такую скамеечку в самом конце больничной территории, перед сетчатой оградой. Около скамейки желтели примулы и одуванчики, мягкая шелковистая трава только прикрыла влажную землю. Сейчас было даже жалко топтать этот нежный бархатный ковёр.