Когда подали оседланного Буяна, Николай торопливо обнял Полину, выскочившую на крыльцо с его полевой сумкой, которую он мог впопыхах забыть. Полина была несколько растеряна и, стыдясь своей нежности, говорила ему шепотом:
— Ты не беспокойся! Не беспокойся! Со мной будет все как надо!
Заруднев торопился, словно боясь, что Соловьев передумает сдаваться и снова уйдет в тайгу. Ехали рысью, с короткими остановками. Горячие кони роняли пену. Буян оказался по-настоящему выносливым скакуном, все время он шел передовым, почти не укорачивая шага на подъемах. Николай придерживал его, когда группа растягивалась на десятки метров.
На Кипринской горе их встретил истомленный ожиданием Гаврила. У него был подчеркнуто значительный вид, когда он пожал руку Николаю и сказал:
— Далеко вас приметил, понимаешь. С бандитизмом надо кончать, товарищ Заруднев.
— Соловьева-то видел? — глядя в безлюдные улицы станицы, спросил Николай.
— Если уж на откровенность, так нет, понимаешь. А письмо от него получил.
Гаврила быстро достал из кармана пиджака клочок серой бумаги и подал Зарудневу. А Николай расправил записку на колене и стал читать. Да, Соловьев засуетился, внял голосу здравого рассудка. Что ж, как говорят, лучше поздно, чем никогда. Хотел Николай спросить председателя, куда сообщить Соловьеву о приезде, но Гаврила предупредил этот вопрос:
— Мы не видим, а они видят нас. Скоро появятся.
— Вон как люди напуганы. На улицах ни души.
— Да это, понимаешь… — замялся председатель.
— Ну что?
— Гришку Носкова боятся. Пуля, она дура, товарищ Заруднев.
— Кто такой Носков?
И Гаврила, смущаясь и посмеиваясь, хотя ему было вовсе не так уж весело, стал рассказывать о последнем станичном происшествии. Милиционер Григорий Носков, прослышав, что бандиты выходят на переговоры, взял у кого-то винтовку и залез на пожарный сарай, чтобы, как он сказал, прикончить известного душегуба и мучителя трудового народа Пашку Чихачева. А зло на Пашку он носит с того самого дня, когда отведал Пашкиных плетей, а уж и отведал! До сей поры спит только на животе, потому как спина до самых ягодиц взялась сплошным черным струпом.
— Уговаривал я Гришку, чтобы слез за ради бога, и Горохов его уговаривал. Да ошалел Гришка, ничего в резон не берет, понимаешь.
Николай боялся, что это может осложнить переговоры, немало навредить им. Нужно немедленно уговорить Носкова или силой стащить с сарая. Если же не удастся ни то, ни другое, перенести встречу с Соловьевым в Чебаки или куда-то еще. Но ведь человек же этот Носков, должен понять!
— Потолкую с ним сам, — сказал Николай, посылая Буяна вперед.
На смотровой площадке пожарного сарая вроде бы никого не было. Когда Заруднев подъехал и прислушался, оттуда не слетело к нему ни единого звука. И уже засомневался в том, что сказал ему председатель, как вдруг вверху скрипнула доска и над ограждением площадки взметнулась большая лохматая голова.
— Ны. Проезжай, краснознаменец, — угрюмо сказал Григорий и высунул ствол винтовки.
— Дело есть, слазь, — Николай соскочил с седла и отдал повод подъехавшему Егору.
— Ны, — Григорий презрительно посмотрел на Николая. — Раз ты ни хрена не можешь, то я сам себя оберегу!
— Ты ведь сознательный, понимаешь… А делаешь вон какой вред, — постарался усовестить Гаврила.
— Ну, убьешь мерзавца, так тебя же судить будут, — поддержал председателя Николай.
— Судить из-за бандита? — усмехнулся Григорий. — Да разве такой закон есть? Ну ежли можете судить, так судите! Пошто не судить партизан? Дышлакова уж увезли!..
— Дышлакова и не думали арестовывать, — сказал Николай. — Ходит по гостям в Усть-Абаканском.
— Мне на все наплевать, ны!
Николай шепнул Тудвасеву, чтобы тот попробовал взобраться на площадку из сарая, но Григорий предупредил:
— Не лезь! Плохо будет!
Появился Дмитрий, сунул руку Зарудневу. Заговорил, вскинув голову:
— Не время сводить личные счеты!
— Убью Чихачева! — хрипел Григорий, потрясая винтовкой.
— Зря время теряем, — сказал Гаврила и пошел прочь.
Положение было критическим. Григорий мог, не задумываясь, пальнуть, он не поддавался ни на какие уговоры. Когда Тудвасев сказал, что вокруг сарая нужно зажечь солому, чтобы выкурить Носкова дымом, тот зло усмехнулся и ответил:
— Неси соломку. На нее и ляжешь.
— Дурной ты, дурной! — сказал Дмитрий.
Подошли Гаврила и Антонида. Заложив за спину руки, Антонида долго молча наблюдала за Григорием, крикнула: