— Да.
— Тогда не могли бы вы подсказать… что станет с квартирой, с нашим имуществом — в общем, с наследством?
— Ваш покойный супруг оставил завещание?
— Не знаю. С чего бы ему писать завещание?! Он ничем не болел.
— У него, кажется, есть дети?
— Да, от первого брака. Но они не поддерживали с отцом никаких отношений.
— Если завещания нет, все будет поделено согласно закону. А от нажитого совместно в браке…
— Все здесь нажито в нашем браке! — выпалила женщина.
— А от нажитого совместно в браке, — спокойно повторил Бурский, — на вашу долю приходится половина.
— Как так — половина? Здесь все записано на мое имя. Квартира, гарнитуры…
— Всему свое время. Посоветуйтесь с адвокатом. Теперь же надо назначить день похорон, позаботиться о некрологе. Вручаю вам документы о смерти.
Документы она положила, не глядя, на столик. Помолчала. Потом спросила:
— Как писать в некрологе, от чего он умер?
— Напишите: трагически погиб. На всякий случай оставлю свой телефон.
Судя по поведению вдовы, единственное, что по-настоящему сейчас ее волновало, — наследство. Бурский испытывал неудержимое желание уйти отсюда как можно скорее. Версия о самоубийстве Кандиларова, кажется, прошла. Но на всякий случай, тщательно обдумав вопрос, Бурский спросил:
— Как полагаете, почему ваш супруг покончил с собой?
Она даже не попыталась скрыть изумления.
— Покончил с собой? Но я поняла — несчастный случай…
То ли она была глупа, то ли его принимала за дурака.
— Простите, я ведь сказал о камне, который был привязан…
— Тогда, значит — самоубийство? Но почему?
— Именно это я и хотел бы узнать. Не замечали ли вы чего-нибудь такого, что могло бы навести вас на мысль о…
— Да вы что! Ему и в голову не могла прийти мысль о самоубийстве.
— Вот, значит, как. А мы, если бы не открытки, оформляя документацию, написали бы «самоубийство».
«Оформляя документацию» — сказано крепко. Эта стрела пущена в тех, кому Кандиларова передаст сегодняшний разговор. А в том, что ей есть кому передавать, Бурский почти не сомневался. Теперь они посожалеют, что затеяли игру с открытками.
— Какие открытки? — с отменно разыгранным удивлением вопросила вдова.
— Те самые, что вы нам любезно передали. Что муж ваш отдыхал на курорте, куда он даже не доехал. Что сбежал в Стамбул, где и духу его не было. Спрашивается, кто посылал открытки? Не с неба же они свалились.
— И я ужасно изумлена! — пролепетала Кандиларова.
«Как же, именно ужасно изумлена», — думал Бурский, прощаясь и выражая вдове свои соболезнования.
Шатев неустанно наблюдал за Ангелом Насуфовым. Уже на третий день он познакомился с ним, и случилось это гораздо проще и непринужденнее, чем можно было ожидать. Нанай Маро оказался личностью сверхконтактной — то, что называется «массовик-затейник».
Обитал Насуфов большей частью в своем любимом дневном баре «Пуэрто-Рико»: пил коньяк (не иначе как «Преслав») и кока-колу, иногда лениво жевал бутерброд, хрустел соленым миндалем. Из динамиков лился хрипловатый голос — надоевший шлягер довоенных лет, но на музыку здесь внимания не обращали, не она привлекала посетителей. Это были «бизнесмены» и многочисленные их сообщники, на блатном жаргоне презрительно именуемые «шестерками». Время от времени они подсаживались к столикам, шушукались о чем-то и, получив распоряжения, исчезали. Исчезали из бара, чтобы вскоре появиться у валютных магазинов, возле самых фешенебельных отелей, в аэропорту, на вокзале. Финансовые «операции» производились в баре, иногда пакеты оставляли прямо на столе, как бы забывая взять, иногда деньги запихивали прямо в сумку того, кому предназначались.
«Бизнес» шел полным ходом.
Нанай Маро был крупным, внушительного вида мужчиной. На смуглом его лице выделялся крючковатый нос, светло-карие глаза казались желтыми из-за нездоровой желтизны белков. Присмотревшись внимательнее, Шатев, однако, не нашел в Нанай Маро никаких признаков нездоровья. Наоборот, он выглядел глыбой, монументом и был, вероятно, страшно силен. «Шестерки» иначе, как «Батя», его не называли.
Неоднократное появление в «Пуэрто-Рико» чужака, видимо, встревожило завсегдатаев. Капитану поднадоели уже и коньяк, и соленые орешки, к тому же для личного бюджета удовольствие выходило обременительным.