— Не пойму, товарищ полковник, что связывает Нанай Маро с Кандиларовым? Они принадлежат к разным социальным слоям. Я допускаю, что они не знали друг друга. Зачем тогда Насуфов похищает его, держит две недели на даче, убивает? Что хотел узнать или получить от своего узника полуграмотный Насуфов? Не был ли он всего лишь орудием в чьих-то руках? Кому служил?
— Бангееву! — почти закричал Шатев. — Кому еще, кроме Бангеева! Он же хозяин дачи!
— Примитивное заключение, — холодно остановил его Бурский. — Не витает ли над всем этим делом еще чья-то зловещая тень?
— Пусть так. Возможно. Но тогда тем более надо потолковать с Бангеевым! Согласен, он станет все отрицать. Поставим его в известность, что мы побывали на его даче.
— А как ты объяснишь ему наш интерес именно к его даче — на отшибе третьесортного курорта, по окончании дачного сезона? Что ж, выложи тогда и про записочку в потайном кармане Кандиларова, и про вертолет… Молчишь? — Полковник нахмурился. — Может, по-твоему, подоспело время раскрыть наши карты?.. Как ни странно, я верю, что Насуфова послал на дачу Бангеев. Не обои, конечно, менять. Я сам согласился бы поговорить с Нанай Маро, но только при условии, если вы найдете благовидный предлог для такого свидания. Вот и придумайте!
— А что тут думать? — сказал Тодорчев. — Районное начальство посетило курорт с целью профилактического осмотра. Иван, как и положено сторожу, сообщил, что неизвестные лица проживали на даче в отсутствии владельца. А так как последний прописан в Софии, нам поручили его уведомить.
— Браво, юноша, — похвалил стажера Цветанов. — Твое предложение элементарно просто, даже наивно, этим-то и подкупает. Как говорится, оно жизненно достоверно. Но ставлю еще одно условие. Кто-то — может, даже Бурский, если он для надежности согласится снова привлечь своего приятеля журналиста… — Говоря о Лилкове, полковник хитро прищурился. — Да, так если они подскочат к Ивану и убедят его играть нашу игру. Без этого игра не выйдет.
Так и решили. Оставался еще вопрос о бриллиантовом перстне для Нанай Маро. Без перстня Шатев не мог показаться в «Пуэрто-Рико», ибо милиция, как и следовало ожидать, не располагала уникальными драгоценностями. Обратились в «Ювелирторг», но и там только руками развели. А с фальшивым колечком и соваться не стоило. Перстень, предположим, нашелся бы в музее. Но надо ведь будет дать его в руки покупателю. Значит, рисковать государственным достоянием? Конечно, можно устроить так, чтобы милиция, внезапно нагрянув, изобличила спекулянтов и конфисковала якобы краденую вещь, но такие сложности только запутали бы и без того нелегкое дело.
Чтобы не заглох интерес к сделке, Шатев все же явился в бар, повидался с Нанай Маро. Легенда была такая: перстень покойного деда завещан ему, внуку, да бабка никак не хочет отдавать — как же, воспоминание о супруге, который носил перстень со дня свадьбы и до самой кончины.
— Стало быть, старушка выпендривается? Бывает, — сказал Нанай Маро. — Сможешь вырвать — тащи, поглядим. А так, байками пробавляться — мерси.
Пришлось капитану убраться восвояси. Но кроме холодочка, а может, и подозрения, с каким встретил его Насуфов, не укрылось от внимания Шатева еще кое-что: бармен разглядывал его с предельной внимательностью, словно желая запомнить. А всех «шестерок» как ветром сдуло.
Вечером Бурский позвонил Лилкову:
— Эй, борзописец, не желаешь еще разочек посмотреть на лучшие в мире горы?
— Излишний вопрос. Всегда готов. Уж не открываете ли вы новый автомобильный маршрут: София — Старая Церковь?
— Тебя шеф отпустит?
— Я замещаю главного — его вызвали в столицу, на очередную перековку. Так что нынче я сам решаю, сочинить ли очерк о дровосеках или эссе о надоях молока на высокогорных пастбищах. Когда тебя ждать?
— Выезжаю в шесть тридцать.
— В восемь ноль-ноль кофе будет на столе. Чао.
Через полтора часа бешеной автомобильной гонки Бурский позавтракал у друга, а затем оба сели в машину. Свежий осенний ветерок продувал насквозь, пришлось включить печку. Когда тронулись в путь, Лилков закурил и, подняв воротник плаща, сказал:
— Я решил взять у тебя интервью. Ты не против?
Бурский пожал плечами.
— Вероятно, тебе известен один из принципов журналистики: ненаписанные материалы не публикуются, неопубликованные — не оплачиваются. Записывать тебя я не буду, печатать — тоже. Как видишь, интервью вполне бескорыстное.