Вернулись домой муж и сын Цоны. Симо Рашидов оказался работником транспорта. Спиридон, паренек лет шестнадцати, был в модном джинсовом костюме, но в грязных ботинках.
Полковник, отослав экспертов, сидел в гостиной за столом. Хозяева дома стояли, не захотев присесть, ожидая, что скажет большое начальство.
— Кто родители Ангела? Есть у него жена, дети?
— Он не женат — откуда ж дети, — отозвался Рашидов. — Мать его бросила маленьким, с каким-то типом умотала. Жива ли, нет ли — не знаем. А отец его… отец… — Симо взглянул вопросительно на свою жену.
— Что — отец? — Полковник нахмурился. — Говорите.
— Дело в том, — вмешалась тетка, — брат мой живет в Сливенском округе, в селе Клуцохора, это так далеко…
— Ничего, и его надо уведомить…
— Про что уведомлять-то?
— Вряд ли вы его трезвым застанете. — Рашидов покачал головой. — Осенью гонит сливовицу, потом одиннадцать месяцев ее пьет.
— Уведомлять-то про что? — повторила тетка.
— Про то, что Ангел умер, — отчеканил полковник.
— Умер! О господи ты боже мой! — завопила Цона. — Ты что, разыгрываешь нас, начальник? Как так — умер? Слышите, лю-у-у-ди!..
— Разве со смертью шутят, женщина? — укорил ее полковник. — Мы нашли его утром, в четверг. Далеко отсюда.
— Ой-ёй-ёй! — закричала Цона еще более пронзительно. — Ой-ёй-ёй! Ангелочек мой миленький…
— Кончай! — заорал на жену Рашидов. — Марш на кухню, там и вопи сколько влезет!
Он не только не скорбел — наоборот, выражение спокойствия и умиротворенности прочитывалось на его лице.
Самой интересной была реакция племянника Нанай Маро. Шатев не участвовал в допросе и мог внимательно наблюдать за ним. Парнишка был глубоко потрясен. Глаза его, словно потерявшие способность видеть, выражали неподдельную скорбь, кроме того — ужас. Будто Спиридон готов был услышать страшную весть, но услышав, все-таки отказывался в нее поверить.
Из разговора полковника с Рашидовым становилось ясно, что Ангел разъезжал по всей Болгарии. Иногда не бывал дома по нескольку дней, иногда пропадал неделями. То на машине уезжал, то уходил, оставляя ее дома. Ни разу не случалось, чтобы машину за него доставил домой кто-то другой. На вопрос, почему Рашидов не встревожился, когда машина оказалась под навесом, а водитель исчез, разумного ответа не последовало. Как и на вопрос, чем Ангел зарабатывал на жизнь. Вроде бы не работал нигде, не служил, а с голоду не помирал; воровством — боже упаси! — тоже не занимался, а деньжата к нему так и плыли…
В телефонном справочнике майор не обнаружил номера, а соответственно и адреса бывшей супруги Петко Кандиларова. Пришлось обратиться в райсовет. Оказалось, теперь она — Мария Тодорчева Бончева. Майор позвонил по указанному в справочнике телефону и договорился встретиться с ней в тот же вечер. Бончева согласилась, поставив, однако, непременное условие: на встрече должен присутствовать ее сын.
Положив трубку, Бурский снова стал рыться в справочнике. Мария Бончева там тоже не значилась — номер был записан на Христо М. Бончева. Почему Христо — понятно: внука назвали, как водится, именем деда. Можно объяснить и перемену фамилии — взял фамилию матери. Такое случается, когда отец уходит от детей или они с ним порывают. Так что можно не гадать, как складывались отношения Петко Кандиларова с детьми. Но почему в справочнике буква «М», а не «П»? Неужто опечатка?
Квартира оказалась на седьмом этаже. В стандартном панельном доме, так называемая трехкомнатная — две комнатушки, соединенные гостиной. На этой жилплощади обитали молодой инженер с женой и двумя малолетними детьми и сама Мария Бончева. Наверняка им было тесно (майор не удивился бы, узнав, что бабуся спит на кухне). Эта обстановка ни в какое сравнение не шла с хоромами, где еще недавно наслаждался жизнью Кандиларов. Единственной ценной вещью в гостиной был телевизор «София».
Приняли гостя учтиво, но сдержанно, кофе не предложили. Едва Бурский отрекомендовался Марии, появился ее сын. В продолжение всего разговора в квартире не слышно было никаких звуков — наверное, молодая супруга гуляла с детьми (или сидела с ними за закрытой дверью, ожидая, пока уйдет страшный дяденька милиционер).
Первая половина беседы больше походила на монолог. Кажется, до сих пор еще глубоко обиженная супруга — еще бы, без мужа воспитала двух таких детей! — не высказала миру всех своих болей и обид. А перед незнакомым человеком плакаться еще легче — совсем как в поезде, когда знаешь, что, расставшись по прибытии, вряд ли еще встретишься со случайным попутчиком.