Джонатан поставил себе целью преодолеть дистанцию менее чем за три часа, и я нисколько не сомневалась в том, что у него все получится. Он пробежал мимо меня через два часа пятьдесят одну минуту, а еще через три минуты уже пересекал финишную черту.
Я никогда не принадлежала к числу тех, кто рожден для успеха. Я всегда упорно трудилась, но никогда и ни в чем не преуспевала. Я всегда принимала участие, но никогда не побеждала. А Джонатан – да, Джонатан побеждал. Он превосходил даже самые дерзкие свои цели.
Поэтому я ничуть не удивилась, когда его провозгласили миллионным участником Лондонского марафона с 1981 года, то есть со времени учреждения, и репортеры новостного канала Би-би-си взяли у него интервью. На спортивных мероприятиях Джонатан обычно находился по другую сторону камеры, снимая репортажи для выпусков новостей и спортивных телеканалов, но в тот день он так мило держался и так очаровательно скромничал, отвечая на вопросы интервьюера! Помню, у меня даже промелькнула мысль: не стоит ли ему задуматься о другой карьере, не достигнет ли он большего успеха перед камерой, нежели за ней?
После интервью мы отправились в «Виндзорский замок» пропустить по стаканчику, всего по одному, чтобы отпраздновать успех Джонатана.
Но добраться туда нам было не суждено.
Когда, выйдя из метро на Оксфорд-сёркус, мы пошли к той самой вымощенной булыжником узенькой улочке, пьяный таксист вылетел на пешеходный переход, сбив моего мужа.
Я помню, как он лежал навзничь на мостовой. Его колено было вывернуто под неестественным углом. Лицо с закрытыми глазами казалось умиротворенным, подбородок касался плеча. На нем были те же самые черные шорты и обтягивающая желтая футболка. Приоткрытый рюкзак валялся в метре или двух, и из него выглядывала тонкая термонакидка, которую ему набросили на плечи на финише. Выпавшая бутылка с водой медленно-медленно, точно расплавленный битум, катилась к краю тротуара.
Вокруг нас мгновенно образовалась толпа из велосипедистов и пешеходов, но водитель, парализованный ужасом, так и остался неподвижно сидеть в машине.
Джонатан тоже был до странности неподвижен, лежа в застывшей позе, слишком безжизненной и в то же время каким-то непостижимым образом слишком безмятежной, чтобы его можно было принять за спящего. На асфальт рядом с его щекой уже успела натечь лужица крови.
Я помню, как приехала «скорая» и затормозила рядом с нами, заливаясь пронзительным воем. Сирену быстро вырубили; мне вспоминается внезапная оглушительная тишина, пришедшая на смену режущему слух вою, но мигалка продолжала вспыхивать, красным и голубым, красным и голубым. Из фургона выскочили парамедики, мужчина и женщина, оба в ядовито-зеленой форме, и поспешили к нам, что-то крича через капот. Все происходило точно в замедленной киносъемке: она надела белые латексные перчатки, сначала правую, затем левую, по очереди оттянув каждый палец. Он нес на плече саквояж. Женщина-полицейский в форменном котелке принялась жестикулировать, оттесняя толпу зевак, и картина эта до сих пор стоит у меня перед глазами: будьте так добры, отойдите в сторону, пожалуйста, проходите дальше, тут не на что смотреть.
Парамедики засуетились вокруг нас, проверяя у Джонатана пульс, ощупывая его, срезая с него футболку, светя слепящим фонариком ему в глаза.
– Не могли бы вы немножко… – произнесла женщина, и я, поджав под себя ноги, опустилась прямо на асфальт чуть в стороне, чтобы не мешать врачам.
Их руки мелькали передо мной, свет фар «скорой», попадая на светоотражающие полосы на форменных куртках, резал мне глаза. Я сощурилась и поняла, что они полны слез.
Джонатана уложили на носилки, странного вида пластиковую конструкцию, и погрузили в «скорую». Она поползла по улицам Лондона на юг, в больницу Святого Георга, в сопровождении полицейской машины. Когда я выбралась из задка «скорой», все та же самая женщина-полицейский в котелке взяла меня под локоть, привела в приемный покой и сидела рядом безотлучно. Она твердила мне, чтобы я продолжала дышать: вдох через рот на шесть счетов, задержать дыхание на следующие шесть, затем еще на шесть – выдох, а потом она ушла, и я осталась ждать в полном одиночестве. На улице было уже темно, когда врач позвал меня в маленькую комнатку, чтобы сообщить то, что я и без него уже знала: он подтвердил, что Джонатан умер.
Он предложил кому-нибудь позвонить, чтобы за мной приехали, но я даже не помню, ответила ли ему хоть что-то. Я вышла из приемного покоя, поймала такси и назвала адрес квартиры в Воксхолле. Неподалеку от дома я увидела за столиком в пабе на берегу Темзы веселую троицу в шортах и футболках, с золотыми марафонскими медалями на шее. Я почувствовала, как в груди у меня лопнул какой-то пузырь, и представила среди них Джонатана – в шортах и футболке, с точно такой же медалью, празднующего победу. К горлу подступила тошнота, но я усилием воли подавила ее, потому что это было не вовремя и все происходящее не имело отношения к реальности, тем не менее я никак не могла вспомнить, что надо делать дальше и как теперь быть…